Кормчий поднялся.

— Мы пришли вызволить своих. Вступая в перемирие, мы находимся в Ее воле и в Ее руке.

За спиной нарастал плещущий звук: у стены гавани, позади дворца, горели гончарни и помещения для учетчиков зерна.

Я повернулась к пилосцам:

— Остановите огонь, пока он не перекинулся на кладовые: туда собрано все зерно.

Они с готовностью кинулись исполнять: в кладовых, где вкопаны в землю глиняные сосуды высотой в человеческий рост, хранились зерно и чечевица, и сухая засоленная рыба, и свежие оливки в масле, и молодое вино. Продовольствие им еще потребуется.

Двое из тех, что пришли на кораблях, занялись ранеными. Коренастый с рассеченной щекой помогал кому-то подняться, когда послышался женский вскрик — молоденькая девушка в испачканном хитоне выбежала из ворот и бросилась ему на шею, бессвязно причитая.

Слезы потекли по его щекам, мешая соль с кровью.

— Сестренка, маленькая моя! Ты жива! Тия!

Я отвернулась.

Распахнулись ворота храма, оттуда стали выглядывать женщины и дети, укрывшиеся у Ее алтаря. Кифера и две прислужницы вышли с непривычной поспешностью, неся бурдюки с водой, чтобы обмыть раненых и умирающих.

Когда подсчитали потери, оказалось, что погибших не так много: десять пилосцев и двое из нападавших. Ранены десятка два, все не опасно. Я была начеку. Приказала пилосцам вытащить маслины и вино из кладовой рядом с гончарней: ветер добрасывал туда искры пожара. Если не смогут вынести огромные напольные кувшины, то спасут хотя бы мелкие, с соленой рыбой и вином.

Ветер подхватил мое покрывало и развевал его как флаг за спиной; искалеченная нога сделалась коричневой от крови.

Сзади подошел кормчий «Семи сестер».

— Ты из Вилусы, — сказал он, — но я тебя никогда не видел.

— Я — пифия.

В воротах послышался шум: солнце стояло уже высоко, работавшие у реки женщины добрались до города. Темноволосые, растерянные — всего около тридцати, из них пять или шесть возраста моей матери. Остановившись в воротах, они оглядывались, переговаривались, кивали в сторону кораблей, всматривались в лица мужчин, что грузили на борт кувшины с оливками. Я вроде бы не разрешала пришельцам брать то, что спасено из огня, но пусть уж возьмут немногое и не рассчитывают на остальное.

Одна из женщин вдруг шагнула вперед:

— Муж мой! Никос!

Молодой мужчина, поднимавший на плечо кувшин с оливками, перекинул его в чьи-то руки и ринулся через площадь.

Внезапно все пришло в движение. Кого-то окликали, кого-то искали взглядом; многим не суждено было встретить знакомые лица. У женщин спрашивали вестей о других женщинах, о детях. Ровесницы моей матери стояли с детьми в стороне: велика ли надежда встретить родичей сейчас, спустя восемнадцать лет…

Наконец одна из тех, кого я знала в детстве, поймала за рукав воина:

— Анати, неужели ты? Так возмужал!..

Его глаза удивленно распахнулись.

— Тетушка Лида! Не может быть, ты ведь погибла в пожаре!

Она помотала головой, на глаза навернулись слезы. Два мальчика младше Арена, прижитые ею в рабстве, стояли рядом, молча глядя на происходящее.

Я отвернулась. Моя мать умерла.

Пожар удалось остановить, хотя два хранилища сгорели. Мужчины Вилусы грузили на корабли последние амфоры, поднимали на борт женщин и готовились к отплытию.

Солнце уже садилось. Со стороны гор шли огромным покровом тучи с проблесками молний. Ветер влажной прохладой коснулся моего лица. Ночью будет гроза.

Я уже успела обойти все дома, где были мертвые, и совершить положенные обряды.

Ко мне снова подошел кормчий.

Я обернулась к нему в лучах заходящего солнца. Ветер шевелил мое покрывало, заколотое медными булавками.

— Как ты здесь оказалась? — спросил он. — Кто ты?

— Я пифия. Я тоже из народа Вилусы.

Он посмотрел на море, затем снова на меня.

— Мы уже грузим корабли.

— Куда вы теперь? Вернетесь к желанной Вилусе, к своему народу?

Он резко качнул головой:

— Вилусы больше нет, ты ведь не можешь не знать. В этот раз ее сожгли дотла; кого не угнали в плен, тех убили. Возрождать Вилусу некому. Там остались лишь воины Тиринфа, выжидающие удобного времени для налета на лидийский берег.

— А ты и твои люди?

— Мы были в море, — скупо ответил он. — Больше никто не уцелел.

— Девять боевых кораблей, — вспомнила я видение горящего города, — и три рыбацких лодки. Остальные перевернулись при нападении или сгорели. «Семь сестер» и «Дельфин», «Жемчужина» и «Очи Владычицы». — Я видела их сейчас словно наяву, как когда-то в детстве перед очагом пифии. — «Охотник», «Стриж» и «Гроза». «Крылатая ночь» и «Облако».

Кормчий посмотрел на меня:

— У нас нет таких, как ты. Святилище в Вилусе разрушили ахейцы, забрав от алтаря Кассандру. Жриц Владычицы Моря увезли как добычу неизвестно куда — мы надеялись, что здесь окажется хотя бы одна из них.

Я покачала головой:

— Нет, я бы знала от Киферы. — Взглянув на храм, я увидела на ступенях белый силуэт: Кифера наблюдала за мной. — С вами нет ни жрецов, ни прорицателей, никого?

— Лишь старик, гадающий по полету птиц, он чувствует ветер и море. И только. Сивиллы у нас нет.

— Теперь есть. Я иду с вами.

Он замер, не находя нужных слов.

— Ты сам сказал, что я из Вилусы. Вы пришли освободить пленных. Я родилась здесь, в рабстве, но моя мать родом из нижнего города. — Моя рука прикоснулась к нему Ее рукой, мой голос прозвучал Ее голосом: — Она предназначена к этому с рождения. Тебе известно, что я не оставляю покровительством своих жриц.

Он наклонил голову:

— Великая Владычица…

— Иденей не задержится на севере, и если тебе не нужны лишние битвы, лучше поторопись. — Я обернулась, затем посмотрела через плечо назад. — Ты должен выйти в море еще до шторма.

В нарастающем ветре я пересекла площадь и подошла к ступеням храма. Меня дожидалась Кифера.

— Я знаю, ты идешь с ними. Я поняла это еще утром, едва тебя увидев.

— Да.

— Ты несешь Ее в себе как нерожденное дитя, несешь в края, которые я не могу разглядеть. Я не знаю причин, хотя вижу, возможно, яснее твоего.

— Возможно, — отозвалась я. — Мне открыто начало пути, но не виден его исход.

Кифера воздела руки над моей головой.

— Благословение Владычицы Моря, серебрянопенной Афродиты, да пребудет с тобой до конца твоих дней!