Он очнулся от испуганного вопля! Татьяна пробудилась раньше других и обнаружила, что вокруг темнота! Андрей отыскал ее на ощупь, заткнул женщине рот. Люди обливались потом. Вместе с лампой отключился кондиционер, стало нечем дышать. Шура с Витьком ползали по полу, активно использовали ненормативную лексику. В коридоре было тихо. Оторвав от себя Татьяну, шикнув на товарищей по несчастью, Андрей включил фонарик на мобильном, забрался на гору мебели и приник к двери. В коридоре определенно было тихо. По комнате шныряли пятна света – товарищи вооружались сотовыми телефонами, никто не хотел сидеть в темноте. Часы показывали половину пятого – пока еще дня. Андрей спустился вниз и шепотом проинформировал, что имеется сдержанный повод для оптимизма.

– Ой, как страшно выходить… – заскулила Татьяна. – Они там, они нас ждут, они притаились…

– Может, перекусим? – предложил Витек. – А потом и двинем, помолившись?

– Да чтоб тебя, он еще и ест, – разозлился Шура. – Все съели, больной, расслабьтесь. И выпили ВСЁ – не будем пальцем показывать, кто это сделал…

– Так я же ни в одном глазу, Александр Васильевич… – вяло отбивался Витек. – Это только на пользу. Тут сколько ни выпей, уже не проймет…

– Попытка не пытка, господа и дамы, – объявил Андрей. – Другого шанса, возможно, не будет. Тихо отодвигаем мебель, вооружаемся и валим отсюда к чертовой матери…

Мужчины возились с мебелью, которой сами же загородили проход. Объявляли минуты тишины, напряженно вслушивались. Из коридора не поступало никаких звуков. Голова работала – что-то подсказывало, что пораженные в мозг оппоненты не такие уж титаны мысли, чтобы учинить засаду и терпеливо в ней сидеть. Если тихо, значит, никого нет. Кряхтя, оттащили шкаф. Вооружались стальными ножками от столика, которые легко откручивались от столешницы. За спиной царило гнетущее молчание – сердце выскакивало из груди. Андрей отомкнул запор, сжимая до судорог стальную трубу, высунулся наружу. Он весь обливался испариной. Труба не пригодилась, в коридоре никого не было. Тишина заткнула уши, как вата. Он выбрался наружу, присел на корточки, стал осматриваться. В глубине коридора густел мрак, но интуиция подсказывала, что злобные силы там не таятся. В другой стороне тьма рассасывалась, серела стена – там был выход на лестницу. Сердце билось, как шаманский бубен – он никогда не думал, что способен испытывать такой звериный страх. Глаза привыкали к темноте, в нескольких метрах от Андрея лежала бесформенная груда.

– Посидите здесь, отлучусь, – шепнул он.

– Черта с два, – прокряхтел Шура. – Вместе пойдем. Мочи нет уже ждать…

– Хорошо, – согласился Андрей. – Но толпой не валить. Выждать – и за мной. Чуть шикну – бегом назад и запираемся.

– Мамочка дорогая, мамочка дорогая… – бубнила, как заевшая пластинка, Татьяна. – Как же мы пойдем?

– Половым путем, дорогуша, – не преминул съехидничать Витек. – По полу, ножками…

Блестящую динамику не демонстрировали. Кто-то замешкался, кто-то рвался наружу – Андрей уже присел на корточки рядом с телом, а товарищи все еще возились. Он брезгливо зажал нос – вокруг покойника пахло не ромашками. Мертвое тело принадлежало мужчине в санитарном облачении. Униформа в «камуфляжных» кровавых пятнах, штаны разорваны – словно дикий кот провел по штанине когтями. Он отпрянул от нечеловеческого оскала – видимо, не стоило лишний раз проявлять любопытство. Кто-то руками разрывал покойнику рот, а потом отгрызал нос вместе с ноздрями, причем отчасти это удалось…

Он двинулся дальше, а за спиной хрипели:

– Вот хрень, это же Бусыгин – санитар из четвертого отделения… Блин, не повезло мужику…

– Он мертвый, да? Он мертвый? – истерила Татьяна. – Мамочка, я так боюсь покойников…

– А чего их бояться, милочка, они не шевелятся, – натужно хрюкал Витек.

– Помогите, он шевелится… – внезапно запричитала Татьяна.

Народ рассыпался, обуянный страхом, Андрей, чертыхаясь, побежал обратно… и встал как вкопанный. Зыбкий огонек вновь осветил скрюченное тело. Оно, ей-богу, шевелилось! Но это не мешало искалеченному бедняге испускать удушливый смрад разложения! Скрюченные пальцы «мертвеца» конвульсивно подрагивали. Из разорванного рта вывалился синий, в пупырышках, язык. Приоткрылись глаза – блеклые, болотные, подернутые паутиной. В них поигрывал какой-то синеватый огонек. Ахнул Витек – раскоряченная длань впилась ему в штанину! Не успели опомниться, как он отпрыгнул, взмахнув ножкой, и, резко выдохнув, треснул санитара по черепу! Кость хрустнула, словно была ледяной коркой. Санитар Бусыгин издал головой звук, который обычно издается другим местом, и застыл. Череп со слипшимися волосами окрасился кровью.

– Витек, зачем ты его? – зашипел Шура. – Он ведь живой был…

– Не был он живым, Александр Васильевич… – потрясенно бормотал Витек, отступая от мертвеца (теперь уже гарантированного) и лихорадочно крестясь. – Вы бы хотели так жить? Вот признайтесь, вам нужна такая жизнь? Гадом буду, это не жилец, пусть спасибо скажет, что избавил от страданий…

Андрей помалкивал. Он чувствовал, что Витек не так уж неправ. Оживший мертвец – гарантированный источник неприятностей. Этого парня уже не вылечит никакая медицина. Татьяну тошнило, ее подталкивали к выходу. На лестницу взбирались ползком, готовые в любую секунду броситься на попятную. В психбольнице царило противоестественное безмолвие. Освоив первый пролет, выключили фонари – тьма отступила. Несколько раз пыхтящий Витек, сжимая наперевес окровавленную трубу, пытался вырваться вперед. Андрей хватал его за ворот, отправлял в тыл. Никаких батальных сцен! Пригнувшись, он перебежал лестничную площадку, высунулся в коридор первого этажа. Пространство освещалось из бокового окна, заделанного мутным стеклом и решеткой. В коридоре валялись перевернутые лавки, тела. Запашок присутствовал. «И здесь скоропорт», – сипло выдавил Витек, затыкая нос. К аромату разложения примешивался ощутимый запах гари. Он поступал с улицы – в больнице, слава богу, ничего не горело. Он придержал Витька – тот дрожал, как паровоз под парами, – пересек, пригнувшись, коридор и выбрался в просторный вестибюль. С улицы доносился утробный гул. В вестибюле тоже хорошо погуляли. На стенах красовались потеки крови и какой-то желтоватой субстанции. На мраморном полу, разбросав руки, валялась женщина в больничном халате – судя по скрюченным конечностям, перед смертью она защищалась. Ближе к входу, переплетясь ногами, лежали еще двое. Будка вахтера была растерзана, на полу валялись осколки стекла и плексигласа. Окна разбиты, оконные переплеты раскурочены, хотя решетки снаружи оставались целыми. Андрей медленно двигался по холлу, огибая тела и горы осколков. Двустворчатые двери были закрыты – их держали жесткие пружины с доводчиками. Он задыхался от волнения – желание покинуть скорбную юдоль просто выкручивало. Но гул снаружи нарастал. Он подбежал к двери… и замер, начал вслушиваться. В затылок уже дышали, люди обступили его. От страха и нетерпения у всех срывалось дыхание. Желание выйти стало пропадать. На улице кто-то присутствовал. Хрустела галька под ногами, доносился гул. На крыльцо кто-то взгромоздился – Андрей отшатнулся, остальные тоже попятились. В больницу чужаки не полезли – видимо, были в курсе, что там ни еды, ни развлечений, – блуждали по крыльцу, что-то ломали. Несколько особей, лицезреть которых не было возможности, мычали в стороне. Вот кто-то упал – видимо, оступился, – мычание переросло в карканье придушенной вороны, затопали люди, диковатый хор огласил сквер перед больницей. Андрей приложил палец к губам и сделал знак, чтобы следовали за ним. Вся компания перетекла в коридор. В больнице по-прежнему было пусто. Подавленные люди мялись в коридоре, пугливо озирались.