БАЛКОН

Они вышли на балкон, не одеваясь. Он так захотел. Он еще не осознал, что находится в арктической стране. Потом он научится и купит себе шарф и перчатки. Они поспешно ретируются обратно под теплое одеяло. До них доносятся какие-то крики с набережной из-за домов, но слов не разобрать. За пушистыми хлопьями снега им виден только свет небес, почти белый.

CAN I REALLY TRUST YOU?

Я могу вам полностью доверять?

Она лежит в постели и слушает, как Эмм говорит по телефону в соседней комнате, светлые переливающиеся блики в его голосе:

WELL, I HOPE YOU HAVE CURTAINS AND THICK RUGS WHEREVER YOU ARE. IT’S A COLD NIGHT. NO, I NEVER USE MY OWN NAME WHEN CALLING A TAXI. MY REAL NAME IS ANDERSEN, A FAMOUS SWEDISH STORYTELLER, OR WAS HE DANISH? WITHIN FIVE MINUTES WILL SUIT ME FINE. IT WAS GREAT TO TALK TO YOU, BUT CAN I REALLY TRUST YOU?

Надеюсь, у вас есть гардины и толстый плед, где бы вы там сейчас ни были. Этой ночью так холодно. Нет, я никогда не называю настоящего имени, когда вызываю такси. На самом деле меня зовут Андерсен, знаменитый шведский сказочник, или он был датчанин? В течение пяти минут меня очень устроит. Было очень приятно поговорить, но могу ли я вам полностью доверять?

Уже очень поздно, а может, очень рано. Из-под двери пробивается свет. Она чувствует тепло и расслабленность и дремлет, пока он говорит с неизвестной, вызывая такси. Он не хочет, чтобы она вставала проводить его до двери. Он хочет, чтобы она оставалась в теплом иглу из простыней и одеяла. Она заснула глубоко и без сновидений, едва за ним закрылась дверь, и все еще спала, когда зазвонил будильник.

В ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ

Они ссорились из-за денег, это было мучительно. Отец считал, что поездка старшей дочери в Любек для изучения языка — это излишество. Он в ее возрасте за границу не ездил. Мама, которая ездила часто и выучила много языков, возражала железным тоном. О чем они спорили, о поездке ли на пароходе через Балтийское море? Их брак разваливался на глазах. Они воевали и ранили друг друга под предлогом обсуждения языковых курсов для дочери. Она слушала из кухни, переживая все больше, почти вне себя от беспокойства, ей уже не хотелось ехать, хотелось только провалиться сквозь землю, исчезнуть, умереть. Она знала, что у отца была любовница — жена друга семьи. Но что было известно матери? В прошлом году, когда мама нашла у отца в кармане счет на номер на двоих в отеле Копенгагена и шмякнула его на стол, отец ничего не сказал, только отвернулся к окну. Лицо напряглось, и вена на виске пульсировала, но он молчал.

ДОЧЕРИ

Им был нужен отец. Без него их жизни угрожал хаос. Но его манера уходить от ответа, прятать голову в песок, отворачиваться — сбивала с толку. Им приходилось брать сторону матери — он же ее предал. Чему это все могло их научить? Она извлекла только один урок, как раз после изнуряющей ссоры из-за денег для поездки в Любек: больше никогда в жизни не просить у них денег. У обоих. Не зависеть от них. С тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, она зарабатывала сама — по выходным, на каникулах. А родители даже не замечали этого — были слишком заняты разрушением своих отношений. Возможно, именно здесь — корни ее трудностей при решении денежных вопросов. Они забросили детей, с головой погрузившись в свою войну не на жизнь, а на смерть.

Ее, старшую дочь, постепенно наполнял гнев. Он маскировался под что-то иное, например под желание быть независимой, никогда ни о чем не просить. Платить самой, любой ценой. Так она стала образцом самостоятельности, что означало вечно работать, не позволяя себе отдыхать, никогда не брать в долг, понимать, что за свободу надо платить, и знать, сколько именно. А еще при малейшем намеке на сомнение в чувствах со стороны другого — отступать. Разрывать отношения, не чувствуя себя любимой, желанной. С другой стороны, при попытке уйти самой ее обуревали тяжелые чувства. И это уже не было свободой. Она была в плену сети труднообъяснимых комплексов. Расставания давались ей жутко тяжело.

ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ

Столько было тем девочкам из ее августовского сна: светленькой, безыскусной — и темной, хтонической, со страданием на лице. Их породило ее сновидение — значит, они часть ее самой. В это ноябрьское утро ее ждало много дел: подготовить лекцию, семинар, дописать статью. Но, озаренная внезапной мыслью, упавшей в душу, как камень в колодец, она возбужденно ходила по полутемной комнате взад и вперед. Сердце стучало как отбойный молоток. В этом сне ее муж был нераздельно связан со светленькой девочкой. Она бешено ревновала, выть была готова от разрывавшей ее боли и отвергла протянутую девочкой руку. Но что, если девочка была ею самой, какой она была в юности? Мысли вертелись в голове. Она безостановочно бродила с сигаретой по квартире. В человеке теснится много сущностей, много «я», и некоторые загоняются глубоко внутрь. Она давно потеряла контакт с той девочкой, которой была когда-то. Но, может быть, Якоб влюбился именно в нее, ту, прежнюю? В таком случае ему немного досталось, что любить. Та девочка проявлялась все реже и реже. Она задыхалась под грузом ответственности, реальной или выдуманной, от стараний выстроить бесконфликтные отношения со всеми: с ее собственным ребенком, с его ребенком от первого брака, от попыток во всем быть справедливой; невозможные состояния. Год за годом ей приходилось ежедневно выбирать там, где выбора не было. Не ту ли часть ее личности, что она сама старалась оставить в прошлом, не хотел бросать Якоб, не к ней ли возвращался провести ночь, хотя уже любил другую? Она села на софу, потушила сигарету в переполненной пепельнице, оперлась локтями на колени и положила голову на руки. Ей стало предельно ясно: ему пришлось искать эту девочку на стороне. А сейчас они вместе в Нью-Йорке, и есть все основания ревновать к этой реальной женщине с красивыми еврейскими глазами. Но она ревновала его к девочке из сна, и это было страшно нелогично. А кто же была вторая девочка, с затемненным лицом? Мрачные раздумья, от которых она хотела отмахнуться, боль, которую она не желала больше знать? Голова шла кругом. На миг ей показалось, что она вот-вот поймет что-то очень важное, но мысль ускользнула.

ПИСАТЬ

Постоянное жужжание включенного компьютера раздражает. Но если его выключить, спокойнее не становится. Слишком много вина, слишком много сигарет.

ФАКСЫ

Звонки от Эмма из его комнаты в Вазастане, где он работал, и факсы — иногда по нескольку в день — были как луч света. Его слова — непредсказуемые — сверкали, как бабочки, неожиданной радостью.

I KNEW THIS WOULD HAPPEN. YES, OH YES. FOR YEARS I KNEW IT.

(Я знал, что это случится. О да. Я всегда это знал.)

Она пригласила его пообедать к себе. Он как ни в чем не бывало перебрался через кучи вещей, выставленных ею в прихожую, ни о чем не спросил. Возможно, подумал, что это шведский обычай решать проблему нехватки места в гардеробе. Он вообще ни о чем не спрашивал. Ему было приятно, что она готовит для него еду. Он стоял, прислонившись к дверному косяку на кухне, балканский ковбой в стертых сапогах, и с нежностью наблюдал, как она режет лук. Она любила, когда было для кого готовить, и старалась. YES, OH YES. Он поймал ее в охапку. Они упали в кровать. Все-то он знал заранее. И все случилось именно так, как он себе представлял. Она не смогла удержаться от смеха. Он шутил. Ей это нравилось. Но не исключено, он говорил серьезно, и это ей тоже нравилось. Быть легкомысленной рядом с Эммом, поиграть. Ветер приник к приоткрытому окну, пел и завывал на весь дом. Они тихо лежали и слушали. Ни о чем друг друга не спрашивали. Когда Эмм рядом, важно только настоящее. Зачем знать много, вполне достаточно немногого. Но в конце концов ее любопытство пересиливает.