Мама стояла перед высоким зеркалом, и на ней снова было то же самое платье, что и перед спектаклем. Ее шею охватывало жемчужное колье, но она была без серег.

– Что-нибудь не так, дорогая? Отчего такой шум? Ты не готова? Гости уже собираются, – сказал Папа.

– Пропала моя серьга, – сказала Мама. – Труда думает, что ее украла горничная. Я уронила ее в комнатах. Тебе надо что-нибудь предпринять. Ты должен позвонить в полицию.

У нее было холодное, сердитое лицо, не предвещающее ничего хорошего, лицо, при виде которого слуги разбегались в стороны, режиссеры бежали куда глаза глядят, а мы забивались в самую дальнюю комнату.

Один Папа не проявил ни малейших признаков беспокойства.

– Всё в порядке, – спокойно сказал он. – Без серег ты выглядишь куда лучше. Да и вообще, они для тебя слишком велики. Они портят впечатление от колье.

Он улыбнулся ей через комнату, мы видели, как она улыбнулась в ответ и на мгновение смягчилась. Затем она увидела Найэла, который стоял в дверях за Папой, бледный и точно онемевший.

– Это ты взял ее? – вдруг спросила Мама. Пугающий, безошибочный инстинкт подсказал ей истину. Последовала короткая пауза, пауза, которая нам троим показалась вечностью.

– Нет, Мама, – ответил Найэл.

Мария почувствовала, что сердце готово выскочить у нее из груди. Пусть что-нибудь случится, молила она, пусть все будет хорошо. Пусть больше никто не сердится, пусть все любят друг друга.

– Ты говоришь правду, Найэл? – спросила Мама.

– Да, Мама, – сказал Найэл.

Мария бросила на него горящий взгляд. Конечно, он лжет. Серьгу взял Найэл, а потом, наверное, потерял или выбросил. И, видя, как он стоит в своем матросском костюме, несчастный, одинокий, и ни в чем не признается, Мария почувствовала, что в ней нарастает безудержное, отчаянное желание оттолкнуть от него всех взрослых. Подумаешь, пропала какая-то серьга, неужели это так важно? Никто не имеет права причинять Найэлу боль, никто не имеет права прикасаться к Найэлу. Никто и никогда… кроме нее.

Она сделала шаг вперед и, заслонив собой Найэла, распахнула плащ.

– Посмотрите на меня, – сказала она. – Посмотрите, что на мне.

А была она в костюме пажа. Она засмеялась и, хлопая в ладоши, закружилась по комнате, потом, не переставая смеяться, выбежала в дверь, промчалась через кулисы и впорхнула на сцену, где уже собрались почти все гости.

– Господи, благослови мою душу, – сказал Папа, – что за обезьянка. – Он рассмеялся, и смех его оказался заразительным. Когда Папа смеялся, сердиться было невозможно.

Он подал Маме руку.

– Пойдем, дорогая, ты прекрасно выглядишь, – сказал он. – Пойдем и помоги мне справиться с этими негодниками.

Продолжая смеяться, он вывел ее на сцену, и нас всех поглотила толпа гостей.

Мы ели цыплят в сметане, мы ели меренги, мы ели шоколадные эклеры, мы пили шампанское. Все указывали на Марию и говорили, как она красива и талантлива; ее расхваливали на все лады, а она расхаживала с важным видом, щеголяя своим нарядным плащом. Селия тоже была прелестна, мила и ravissante[13], и Найэл был очень смышлен, тонок, ну просто numero[14].

Мы все были красивы, мы все были умны, таких детей еще никогда не бывало. Папа с бокалом шампанского в руке одобрительно улыбался нам. Мама, красивая как никогда, смеялась и ласково трепала нас по голове, когда мы пробегали мимо.

Не было ни вчера, ни завтра; страх отброшен, стыд забыт. Мы все были вместе – Папа и Мама, Мария, Найэл и Селия, – мы все были счастливы и, ловя на себе взгляды гостей, от души веселились. То была игра, которую мы искусно разыгрывали, игра, которую мы понимали.

Мы были Делейни, и мы давали банкет.

– Интересно, их брак был действительно удачным? – сказала Мария.

– Чей брак?

– Папы и Мамы.

Найэл подошел к окну и стал задергивать портьеры. Тайна отлетела от сада, в окутавшей его тьме уже не было ничего загадочного. Наступил вечер, шел сильный дождь.

– Они ушли, и ушли навсегда. Забудем о них, – сказал Найэл.

Он прошел через комнату и зажег лампу рядом с роялем.

– И это говоришь ты? – спросила Селия, поднимая очки на лоб. – Ты гораздо больше думаешь о прошлом, чем Мария или я.

– Тем больше причин, чтобы забыть, – сказал Найэл и начал наигрывать на рояле ни мелодию, ни песню, а нечто без начала и без конца. Рояль не смолкал, издавая звуки, похожие на те, что порой доносятся из комнаты наверху, где незнакомый сосед мурлычет себе под нос нечто нечленораздельное.

– Конечно, их брак был удачным, – сказала Селия. – Папа обожал Маму.

– Обожать еще не значит быть счастливым, – сказала Мария.

– Обычно это означает обратное, то есть быть несчастным, – сказал Найэл.

Селия пожала плечами и вновь принялась штопать детские носки.

– Как бы то ни было, после ее смерти Папа стал совсем другим, – сказала она.

– Как и все мы, – отозвался Найэл. – Давайте сменим тему.

Мария сидела на диване, поджав ноги по-турецки, и смотрела в огонь.

– А зачем нам менять тему? – спросила она. – Я знаю, для тебя это было ужасно, но и нам с Селией было не легче. Пусть она не была моей матерью, но другой я не знала, и я любила ее. Кроме того, нам полезно заглянуть в прошлое. Оно многое объясняет.

Мария, одиноко сидевшая на диване, поджав под себя ноги, с растрепанными волосами, вдруг показалась покинутой и несчастной. Найэл рассмеялся.

– И что же оно объясняет? – спросил он.

– Я понимаю, что Мария имеет в виду, – перебила Селия. – Оно заставляет пристальнее взглянуть на собственную жизнь, а, видит бог, после того, что сказал о нас Чарльз, нам самое время это сделать.

– Вздор, – сказал Найэл. – Досужие размышления – был ли брак Папы и Мамы удачным – не помогут нам решить, почему Мария вдруг потерпела фиаско.

– Кто говорит, что я потерпела фиаско? – сказала Мария.

– Вот уж час, как ты сидишь и намекаешь на это, – сказал Найэл.

– Ах, только не пускайтесь в пререкания, – утомленно проговорила Селия. – Никак не могу решить, что меня больше раздражает: когда вы сходитесь во мнениях или когда расходитесь. Если тебе так надо играть, Найэл, играй по-настоящему. Я не выношу, когда ты без толку барабанишь по клавишам, всегда не выносила.

– Если это тебя так раздражает, я совсем не буду играть, – сказал Найэл.

– О, продолжай, не обращай на нее внимания, – сказала Мария. – Ты же знаешь, что мне это нравится. Помогает думать. – Она снова легла и заложила руки за голову. – Что вы на самом деле помните о летних каникулах в Бретани?