– Тссс! – шепчу я и поднимаю чашку, чтобы сделать маленький глоток кофе. И улыбаюсь в кружку. – Ты просто ненормальный.

– Моему пенису, кажется, нужен гипс.

Я прыскаю от смеха, и горячий кофе попадает мне в нос.

Но когда я вытираю салфеткой рот, улыбка Анселя исчезает. Он уставился на мою руку.

Черт, черт, черт. Я же не сняла кольцо.

Я не вижу его руки. И вчерашний безумный секс меня не сильно беспокоит. Мы ведь еще даже не начали разговор о том, что действительно важно: как нам теперь выпутываться из этой пьяной истории. Как все исправить. Это намного важнее, чем то, предохранялись ли мы или как неловко расстались. Безумные отношения на одну ночь ни к чему не обязывают, если только вы не настолько глупы, чтобы еще и пожениться.

Так почему я не сняла кольцо сразу, как только его заметила?

– Я н-н-н-н-е… то есть… – начинаю я, а он смотрит на меня, не моргая. – Я не хотела, чтобы оно потерялось, поэтому и не сняла. Вдруг оно настоящее или… или чье-то.

– Оно твое, – говорит он.

Я опускаю глаза на стол и замечаю между солонкой и перечницей два обручальных кольца. Они мужские? И одно из них его? О господи.

Я начинаю медленно стягивать свое, но Ансель останавливает меня, перегибаясь через стол, и поднимает другую руку – на его пальце тоже до сих пор красуется кольцо.

– Не переживай. Я тоже не хотел его потерять.

Нет, это все слишком странно. То есть – слишком странно для меня. Меня как будто затягивает бурная волна. Я в панике! Мы женаты, и это не игра! Он живет во Франции, я переезжаю через несколько недель. Мы совершили огромную ошибку. И о господи, я не могу этого хотеть. Я же не сумасшедшая. И сколько надо заплатить, чтобы выбраться из этой заварушки?

Я решительно отодвигаюсь от стола. Мне нужно на воздух, мне нужны мои подруги.

– А как этот вопрос решают… остальные? – спрашиваю я, и так понятно, кого я имею в виду.

Он проводит рукой по лицу и оглядывается, как будто проверяет, рядом ли его друзья. Повернувшись ко мне, произносит:

– Я думаю, они встречаются в лобби в час. А потом, я полагаю, вы, девочки, планируете ехать домой.

Домой. Я вздыхаю. Три недели дома, с семьей, где даже очаровательная болтовня моих братьев, играющих в «Икс-бокс», не может скрасить брюзжание отца. И я снова вздыхаю: отец. Что, если он узнает об этом? Будет ли он тогда помогать мне оплачивать квартиру в Бостоне?

Я ненавижу зависимость от него. Ненавижу эту его легкую презрительную улыбочку, с которой он говорит мне, что я в очередной раз облажалась. А еще ненавижу, что меня сейчас, кажется, вырвет. Паника начинается с горячего комка в желудке и разливается обжигающей волной под кожей. Руки немеют, на лбу выступает холодный пот. Мне нужно найти Лолу или Харлоу. Мне нужно уйти.

– Наверно, мне стоит найти девочек и идти уже собираться… – Я неопределенно машу рукой в сторону лифта и встаю, боль напоминает о себе, и у нее несколько причин.

– Миа. – Он тянется к моей руке, достает из кармана толстый конверт и смотрит мне в глаза. – Я должен кое-что тебе отдать.

Мое пропавшее письмо.

ПОСЛЕ НЕСЧАСТНОГО СЛУЧАЯ я в больнице почти не плакала, мне казалось, что мне снится кошмар. Какая-то другая девушка, не я, за неделю до экзаменов в старшей школе переезжала на велосипеде Университетскую улицу и Линкольна. Кого-то другого, не меня, сбил грузовик, не остановившийся на красный свет. У другой Мии оказался раздроблен таз и сломана нога так, что кость торчала из бедра наружу.

Первые несколько дней я была в шоке и почти не говорила; постоянные капельницы с лекарствами притупляли боль. Но даже в этом затуманенном состоянии я была уверена, что все это какая-то ошибка. Я же балерина. Меня только что приняли в Балетную школу Джоффри. Даже когда врач объявил приговор, рыдала моя мать, но не я, потому что меня это не касалось. Он ошибался, мою карту подменили, он говорил о ком-то другом. У меня всего лишь легкий перелом. Еще, может, колено вывихнула. В любую минуту придет кто-нибудь более сообразительный и все объяснит. Должен прийти.

Но никто не пришел. А утром меня выписали, и я столкнулась лицом к лицу с тем, что отныне мне придется жить без танцев… и никакой морфин в мире не мог это заглушить.

Моя левая нога была сломана, а вместе с ней и мое будущее, над которым я работала всю жизнь. Заикание, с которым я боролась все детство, вернулось, и отец, который потратил больше времени на изучение того, насколько доходной может быть моя карьера танцовщицы, чем на посещение моих концертов, старался не выдать своего торжества.

Полгода я почти не говорила. Делала то, что должна была делать: держалась. Внешне я исцелилась, а Лола и Харлоу присматривали за мной и никогда не пытались меня поддержать фальшивыми улыбками и сочувствием.

Ансель ведет меня в тот же коридорчик, куда я отвела его ночью. Там, конечно, не так темно и не так уединенно, но я почти не замечаю этого, мои глаза прикованы к конверту, который он вложил в мою руку. Он даже не догадывается, насколько это важно, что последний раз я написала себе письмо в тот день, когда решила снова начать разговаривать, когда я сказала самой себе: надо смириться с тем, что прошлое не вернуть, и двигаться дальше. Я села тогда, написала все, что боялась сказать вслух, и постепенно начала жить заново. Вместо Чикаго, куда я планировала переехать, я направилась в Сан-Диего и наконец сделала то, что мой отец считал достойным: окончила с отличием колледж и поступила в самую престижную бизнес-школу в стране. В конце концов, у меня был выбор. И мне всегда было интересно, не было ли это подсознательной попыткой уехать как можно дальше от всего этого – и от отца, и от несчастного случая.

Помятый конверт порядком потрепан, видимо, его не раз доставали из кармана. У меня дежавю – так напоминает то письмо, которое я читала и перечитывала сотни раз. В углу конверта какое-то пятно, с другой стороны отпечатался след от моей губной помады, но он все еще запечатан. Ансель не пытался его открыть, хотя, судя по выражению его лица, ему страшно любопытно, что внутри.

– Ты велела отдать его тебе сегодня, – говорит он тихо. – Я его не читал.

Конверт, толстый и тяжелый, лежит у меня в руке, кажется, там сотня страниц. Но когда я его открываю, оказывается, что все дело в моем почерке и в том, что я была пьяна: буквы огромные, строчки неровные, и на каждой странице всего-то слов по двадцать. Что-то я на него пролила, потому что несколько страниц слиплись и надорваны, как будто я запихивала их в конверт, даже не сложив как следует.

Ансель следит за тем, как я разбираю их по порядку и начинаю читать. По тому, как он смотрит на меня, не отрываясь, я чувствую, что ему интересно.

«Дорогая Миа. То есть я…»

Так оно начинается. Я сдерживаю улыбку. Я смутно помню, как, сидя на унитазе, изо всех старалась сосредоточиться на ручке и бумаге.