Антон Деркс встал и попрощался. Спустившись вниз, обнаружил в маленькой гостиной свою сестру Отилию Стейн де Вейрт и старого доктора Рулофса.

– Дети наверху, – сказал он.

– Да, я знаю, – ответила maman Отилия. – Поэтому я и не иду наверх, чтобы не утомить maman…

– Так-так-так, – пробормотал старик-доктор.

Он сидел, тучный, развалясь на стуле бесформенной массой; одну негнущуюся ногу он выставил вперед, и над ней нависал его огромный живот. Чисто выбритое, но изборожденное морщинами лицо казалось лицом старого-престарого монаха; жидкие седые волосы, словно проеденные молью, неровно покрывали череп, похожий на глобус; на виске синела, подобно реке, рельефная вена; он то и дело что-то восклицал слабеньким голоском; под очками в золотой оправе слезились бесцветные глазки.

– Так-так-так, Отилия, наконец-то твой Лот собрался жениться…

Ему было восемьдесят восемь лет, этому старику-доктору, единственному, кто еще остался жив из поколения grand-maman и господина Такмы; Отилия родилась у него на глазах, когда он был еще начинающим врачом, недавно переехавшим из Голландии в Ост-Индию, поэтому он называл ее по имени, или говорил ей «деточка».

– «Наконец-то»! – воскликнула maman Отилия с раздражением. – По мне, так это слишком рано!

– Конечно, конечно, деточка, ты будешь без него скучать, ты будешь скучать без своего мальчика… Но они прекрасная пара, Лот и Элли, так-так, конечно, да-да… Оба преданы искусству, будут вместе, да… Наша добрая Анна сегодня еще не протопила! В этой комнате тепло, а там, наверху, холодрыга… Такма-то никогда не мерзнет, у него прямо огонь внутри, не правда ли? Так-так… Maman тоже любит, когда прохладно… Где уж там прохладно, я бы сказал, холодно… Здесь-то потеплее… А вчера maman было нехорошо, деточка!

– Да уж, доктор, – сказал Антон Деркс. – Благодаря вашим заботам матушка доживет до ста лет!

И, застегнув пальто, Антон ушел, довольный, что уже выполнил свой сыновний долг за эту неделю.

– Нет-нет-нет! – возразил доктор, но Антон уже закрыл за собой дверь. – До ста лет! До ста лет! Нет-нет, где уж там, я уже ни на что не способен, ни на что… Ведь мне восемьдесят восемь, восемьдесят восемь… Восемьдесят восемь, детка! Да, это возраст, ничего не скажешь, так-так… Нет, я ни на что не способен… Хорошо, что у maman есть доктор Тиленс, он-то молодой, да-да, он молодой… Вон дети уже спускаются! Так-так, добрый день, – поздоровался доктор. – Поздравляю! Очень за вас рад, очень за вас рад… Оба преданы искусству, не правда ли, оба преданы! С бабушкой все в порядке? Тогда я к ней поднимусь, так-так, ну-ну…

– Дети, а куда вы теперь направляетесь? – спросила maman Отилия.

– К тетушке Стефании, – сказала Элли. – А потом, возможно, к дяде Харольду.

Анна проводила их до двери, и maman Отилия, следуя за доктором Рулофсом, преодолевавшим ступеньку за ступенькой, вслушивалась в его бормотанье, но ничего не понимала: он бурчал себе под нос:

– Да-да, ох уж этот Антон, ну и ну… До ста лет! До ста лет! Что ж, он-то уж точно дотянет до ста лет… Да-да… хоть и был свиньей… Да-да, был свиньей!.. будто я не знаю! Знаю, знаю… Свиньей, свиньей… да, так, а может, он и сейчас свинья!

– Как вы сказали, доктор?

– Ничего, ничего, детка… До ста лет? А я сам, я и сам старый, восемьдесят восемь, восемьдесят восемь.

Пыхтя после лестницы, он вошел в комнату и поздоровался с двумя старыми людьми, почти его ровесниками, кивающими ему, каждый у своего окна:

– Так-так, добрый день, Отилия… Добрый день, Такма… Ну-ну, да-да… вообще-то тут не жарко…

– Разве? Ведь только-только начался сентябрь…

– Ну-ну, это у тебя всегда огонь внутри…

За ним следом, как маленькая девочка, вошла maman Отилия; она поцеловала мать, нежно и с осторожностью, а когда потом подошла поздороваться с Такмой, тот притянул ее к себе за руку, так что она поцеловала и его.

Рара Деркс оставил совсем небольшое наследство, но Стефания де Ладерс, единственная дочь от первого брака, была богата; и если у grand-maman от состояния первого мужа почти ничего не осталось, виной тому была ее расточительность. Зато Стефания, наоборот, всегда берегла и копила каждый цент, сама не зная зачем – просто из наследственной потребности следовать принципу «деньги к деньгам». Жила она в небольшом доме на Ява-страат, и была известной благотворительницей. Она помогала людям разумно и экономно. Лот и Элли застали тетю дома; она поджидала их в комнате, среди щебета птичек в клетках, да и сама была похожа на пичужку: небольшого роста, худощавая, сморщенная, она семенила по дому, точно птичка, подвижная, несмотря на возраст; эта очень некрасивая старуха с узкими плечами и костлявыми руками казалась маленькой ведьмочкой, она никогда не была замужем, не ведала страстей и неудовлетворенных потребностей, замкнутая в своем мелком эгоизме, она дожила, никому не причинив вреда, до старости и пронесла через всю жизнь одно-единственное чувство: страх попасть после смерти, которая была уже не за горами, в ад. Она была очень религиозна, не сомневаясь в истинности кальвинизма для всех людей и на все века, и, слепо следуя своей вере, читала все в этом духе, что только попадало ей в руки – от популярных религиозных брошюр до теологических трактатов, хотя последних не понимала, а первые наполняли ее ужасом.

– Какая неожиданность, дети мои! – воскликнула тетушка Стефания де Ладерс чуть-чуть громковато, как будто Лот с Элли были глухими. – И когда же свадьба?

– Через три месяца, тетушка.

– Вы женитесь в церкви?

– Все-таки нет, – сказал Лот.

– Так я и думала!

– Значит, вы очень проницательны.

– Но это неправильно. А ты, Элли, и ты тоже не хочешь церемонии в церкви?

– Да, и я тоже, тетушка, я согласна с Лотом… Вы не возражаете, что я называю вас «тетушка»?

– Ну конечно, деточка, конечно, зови меня тетушкой. Нет, свадьба без церкви – это неправильно. Но вы набрались этого у Дерксов, Дерксы никогда не задумывались о том, что их ждет на том свете…

Птички щебетали, в высоком голосе старухи слышались агрессивные нотки.

– Если бы на свадьбе мог присутствовать мой grand-papa, я бы, возможно, ради него решилась на церковь, – сказала Элли. – Но он слишком стар. А maman Лота тоже не ходит в церковь.

– Еще бы! Куда уж ей! – воскликнула тетушка Стефания.

– Вот видите, тетушка, вы единственная в семье, кто еще ходит в церковь, – сказал Лот; он редко виделся со Стефанией, а когда виделся, то любил ее дразнить.

– А ради меня жениться в церкви, разумеется, не стоит, – сказала тетушка притворным голосом и про себя подумала: я не оставлю им в наследство ни цента, раз они не ходят в церковь и поступают не так, как полагается… А я ведь собиралась кое-что им завещать… А теперь все-все завещаю внукам Харольда. Они хотя бы делают все так, как надо… Но когда Элли хотела встать, тетушка, любившая гостей, сказала: