– Посидите еще, ладно, Элли? Я так редко вижу Лота, а ведь он мой родной племянник… Нет, мальчик, это неправильно… Ты же знаешь, что я всегда говорю правду. С молодости. Я старшая дочь в семье; с такими родственничками, как у нас, которые нередко поступают неправильно, я должна была говорить правду… Но я действую с тактом… Без меня дядюшка Антон совсем бы пропал, хотя он и теперь все равно не всегда поступает правильно… Но я не брошу его на произвол судьбы. Дядю Даниэля и особенно дядю Харольда с их детьми, их я очень поддержала…

– Да, тетушка, вы незаменимы, – сказал Лот. – Но с тетей Терезой вы ничего не смогли поделать. Она стала католичкой, здесь ваше влияние не помогло.

– Тереза – душа пропащая! – вскричала тетя Стефания. – С Терезой я уже давно не имею ничего общего… Но если я кому-то могу помочь, то готова пожертвовать собой. Для Харольда я делаю все, что в моих силах, и для его детей тоже; для Ины я – вторая мать, да и для д’Эрбура тоже: вот уж порядочный мужчина, и Лео с Гюсом – вот уж порядочные мальчики.

– И еще, – сказал Лот, – не забудьте про Лили, ведь она, не задумываясь, назвала своего сына и наследника в вашу честь, хотя лично мне имя Стефанус кажется странноватым!

– Да, уж ты-то своих детей в мою честь не станешь называть, – ответила тетушка громким голосом сквозь щебет птичек, – даже если у тебя родится полдюжины дочерей. Семья дяди Харольда всегда была ко мне более почтительна, чем семья твоей матушки, особенно эти Тревелли! И все же, Лот, одному Богу известно, сколь многим мне обязана твоя мама, без меня она бы пропала! Я говорю это не для того, чтобы сделать тебе больно, честное слово, но без меня, Лот, она бы пропала! Так что можешь сказать мне спасибо! Ты же понимаешь, твоя мамочка с ее двумя разводами и тремя мужьями… Нет, Лот, так не поступают.

– Да, тетушка, в нашем добропорядочном семействе мама – черная овечка.

– Нет-нет, – тетя Стефания покачала своей подвижной головкой, и птички защебетали еще громче, соглашаясь с ней. – Наше семейство не такое уж добропорядочное. В целом оно никогда не было правильным. О моей собственной матушке говорить не буду, но ясно одно: она слишком рано осталась без моего отца. Папа Деркс не шел с ним в сравненье…

– Вообще-то из Дерксов никто не идет в сравненье ни с кем из Ладерсов, – сказал Лот.

– Ты смеешься надо мной! – сказала тетя, и птички защебетали с возмущением. – Но тем не менее ты, сам того не желая, говоришь правду. Я не говорю о твоей матушке, она – прелестный ребенок, и ее я люблю, но все остальные Дерксы, кроме дядюшки Харольда, все они – это…

– Это что, тетя Стефания?

– Это сборище истеричных грешников! – выкрикнула Стефания с нотками агрессии в голосе. – Дядя Антон, дядя Даан, тетя Тереза и, конечно, хоть фамилия у нее и другая, но кровь та же, твоя сестра Отилия!!! Все они истеричные, и все грешники!

А про себя Стефания подумала: и твоя матушка, милый мальчик, точно такая же, хоть я на словах сделала для нее исключение…

– Как я рад, что моя дерксовская истеричность уравновешивается паусовскими спокойствием и невозмутимостью, – сказал Лот, а про себя подумал: тетушка права, но источник всего – ее собственная мать… Только в тете Стефании это не проявилось.

Тем временем тетушка продолжала, поддерживаемая щебетанием птичек:

– Я говорю это не для того, чтобы обидеть тебя, милый мальчик. Я, наверное, сурова, но говорю правду, как положено. Кто в нашей семье говорит правду, как положено?

– Вы, тетушка, только вы!

– Да, только я! – воскликнула Стефания, и в знак согласия птички еще громче защебетали в своих клеточках. – Элли, не уходите, посидите еще немного. Я так рада, что вы пришли. Элли, позвони в колокольчик, Клаартье принесет тогда сливовую наливку; я делаю ее по рецепту Анны, бабушкиной служанки, а она ее делает, как положено.

– Тетушка, простите, нам правда надо еще многое успеть.

– Не спешите, всего по одной сливе! – настаивала Стефания, и птички вместе с ней. – А то тетушка подумает, что вы обиделись, оттого что тетушка сказала правду…

Служанка принесла сливовую наливку с цельными ягодами, после первой же рюмочки тетушка подобрела, и даже когда Лот спросил поверх птичьего гама:

– Тетушка, а вы сами никогда не бывали истеричной? Стефания ответила:

– Истеричной? Нет, никогда! Грешницей – была, да, я грешна, как все люди. Но истеричной, как дядя Антон, тетя Тереза и… твоя сестра Отилия… я не была никогда!

И птички подтвердили ее слова.

– Но вы же были когда-то влюблены, тетушка. Поведайте мне, пожалуйста, о вашем романе, и я напишу о нем отличную книгу.

– Ты и так слишком много рассказал о нашей семье в своих греховных книжках, тетушка не станет тебе ничего рассказывать, даже если влюблялась сорок раз. Постыдись! Напиши добродетельную книгу – утешение для души, но не вкапывайся в чужие грехи, какими бы красивыми словами ты их потом ни описывал.

– Значит, вам все-таки нравятся слова в моих книгах.

– Мне ничего не нравится в твоих книгах, то, что ты пишешь, – это святотатство! Элли, вы правда собрались уходить? Но ведь не оттого, что я осуждаю книги Лота? Правда? Тогда давайте еще по одной сливе… Обязательно возьми рецепт у Анны. Ну хорошо, дети, до свидания! И подумайте, что вы хотите получить от тетушки в подарок. Скажите сами, что пожелаете, то тетушка вам и подарит, как положено!

Птички согласились со словами Стефании, и пока Элли с Лотом прощались, их щебет весело провожал их до двери.

– Уф! – сказал Лот, выйдя на улицу, и заткнул уши, оглохшие от щебета птичек. – Больше никаких дядюшек и тетушек, я не пойду ни к дяде Харольду, ни к д’Эрбурам! Бабушка, будущий дедушка, дядя, тетя и выживший из ума домашний врач – хватит старичья! Из старшего поколения я сегодня больше никого не перенесу, даже дядю Харольда, хоть он и очень хороший. Столько стариков, в один день, они на меня давят, от них тяжело дышать… Давай прогуляемся, если ты не устала. Погода отличная, ветерок такой свежий, дождя уже не будет… Поехали в дюны! Вон как раз идет паровой трамвай, доедем до Белого моста, и оттуда уже близко… поехали!

Они доехали до Белого моста и быстро дошли до дюн, там сели на песок, обдуваемые бризом.

– Я так не хочу стариться, – сказал Лот. – Элли, ведь это ужасно – с каждым днем становиться все старше и старше…

– Ты опять сел на своего конька, Лот? – спросила Элли.

Она улыбнулась; он посмотрел на нее серьезно, побледнев, но заметив, что она улыбается, ответил как можно веселее:

– Это не просто мой конек, это преследующий меня кошмар… С каждым днем все больше морщин, седина в волосах, а память и чувства притупляются, и на животе появляются складки, из-за которых не застегивается жилет, а спина сгибается под грузом прошлого, который ты повсюду с собой таскаешь… и ничего тут не сделаешь, ни-че-го… Если у тебя истрепался костюм, покупаешь новый: это я рассуждаю как капиталист. А тело и душа даются на всю жизнь, и с ними ты живешь до самой могилы. Если то и другое будешь слишком беречь, то получится, что ты не жил, если то и другое станешь транжирить, то слишком скоро обоих лишишься… Да еще прошлое, которое повсюду таскаешь за собой. С каждым днем его груз растет неумолимо. А мы, бедные мулы, тянем его и тянем, пока не упадем замертво… Ах, Элли, это ужасно! Помнишь, как эти старики сегодня… Твой дед Такма и моя grand-maman…! Мурашки по коже. Они сидят так почти каждый день, каждый у своего окна, ей девяносто семь лет, ему девяносто три… О чем они еще могут разговаривать? Наверно, мало о чем – о своих болячках, о погоде, такие старики всё больше молчат, они уже отупели… и многое забыли… Их давнее прошлое давит на них тяжким грузом, они уже полуживые… живут только прошлым… у каждого свое прошлое. Интересной ли была их жизнь? Думаю, что да, иначе эти двое стариков не встречались бы каждый день… Наверняка в их жизни было что-то важное, что они пережили вместе.