родители, государство, религия. «Интернализованный» означает, что человек делает правила и запреты, налагаемые авторитетом, своими собственными и подчиняется им, как если бы он подчинялся себе. Этот голос он воспринимает как голос собственной совести. Такой тип совести, который также можно назвать гетерономным, гарантирует, что можно рассчитывать на то, что человек всегда будет действовать в соответствии с требованиями совести. Однако это становится опасным, когда авторитет требует злонамеренных поступков. Человек с авторитарной совестью видит свой долг в выполнении распоряжений авторитета, которому подчиняется, независимо от их содержания. Действительно, нет такого преступления, которое не совершалось бы во имя долга и совести.

Совершенно отличается от авторитарной (гетерономной) совести совесть гуманистическая (автономная). Это не интернализованный голос авторитета, которому мы стремимся угодить и которого боимся ослушаться, а голос нашей собственной личности, выражающий требования жизни и роста. Для гуманистической совести «добро» – все то, что способствует жизни, а «зло» – то, что мешает и уничтожает жизнь. Гуманистическая совесть – это голос нашей сущности, призывающий нас обратно к себе, призывающий нас стать тем, чем мы потенциально являемся[45]. Человек, совесть которого по преимуществу автономна, совершает правильные поступки, не принуждая себя подчиняться голосу интернализованного авторитета, но потому, что получает от этого удовольствие, даже если часто нуждается в практике следования собственным принципам, прежде чем сможет в полной мере наслаждаться своими действиями. Он не выполняет свой долг, подчиняясь авторитету, он – человек ответственный, потому что откликается на мир, частью которого является, как живое, внутренне активное человеческое существо.

Таким образом, когда мы говорим об «этичном» отношении по сравнению с «религиозным», очень много значит, говорим ли мы об исходно авторитарной или гуманистической этике. Авторитарная этика всегда несколько окрашена идолопоклонством. Я действую в соответствии с приказом авторитета, которого почитаю как обладателя абсолютного знания о добре и зле, авторитарная этика по самой своей природе этика отчужденная. Она представляет собой отношение, которое во многом противоречит позиции религиозного человека в смысле, который будет описан ниже. Гуманистическая этика не предполагает отчуждения или идолопоклонства, поэтому она не противоречит религиозным установкам. Впрочем, это не означает, что различия отсутствуют.

Если предположить, что установка, лежащая в основе еврейской традиции, выходит за рамки этики, то встает проблема, каков именно этот религиозный элемент? Простой ответ заключался бы в том, что этот элемент состоит из веры в Бога, в сверхъестественное высшее существо. В соответствии с таким взглядом религиозный человек был бы верующим в Бога и одновременно (как следствие его веры) являлся бы человеком этичным. Такое определение, однако, вызывает множество вопросов. Не основывается ли качество религиозности[46] полностью на мысленной концепции Бога? Следует ли из этого, что дзен-буддист, «праведный среди язычников», не может быть назван религиозным?

Тут перед нами встает центральный вопрос. Являются ли религиозные переживания неизбежно связанными с деистской концепцией? Я думаю, что нет, можно описать религиозное переживание как человеческий опыт, лежащий в основе и являющийся общим для определенных типов как деистической, так и недеистической, адеистической и даже антидеистической концептуализации. Различается концептуализация опыта, а не опытный субстрат, лежащий в основе разных концептуализаций. Такой тип переживаний особенно ясно выражается в христианском, мусульманском, еврейском мистицизме и в дзен-буддизме. Таким образом, если анализировать опыт, а не концептуализацию, то можно говорить и об адеистическом, и о недеистском религиозном опыте.

Остается эпистемологическая трудность. В западных языках нет слова для субстрата религиозного опыта такого типа, за исключением того случая, когда речь идет о деизме. Поэтому употребление слова «религиозный» оказывается двусмысленным и даже «духовный» немногим лучше, поскольку они имеют вводящие в заблуждение коннотации. По этим причинам мне представляется предпочтительным говорить по крайней мере в этой книге об x-переживании[47], как это принято в религиозных и философских системах, таких, как система Спинозы, независимо от того, включают они или нет концепцию Бога.

Психологический анализ x-переживания вышел бы далеко за границы этой книги. Однако чтобы кратко указать по крайней мере на некоторые из главных аспектов этого феномена, следует отметить:

(1). Первый характерный элемент – восприятие жизни как проблемы, как вопроса, который требует ответа. Человек без x-переживаний не испытывает глубокого или по крайней мере осознанного беспокойства по поводу экзистенциальной дихотомии жизни. Жизнь как таковая для него не проблема, его не тревожит потребность в решении. Он – во всяком случае, сознательно – удовлетворен, находя смысл жизни в работе, удовольствиях, власти или славе или даже как этичный человек в поступках, диктуемых совестью. Для него повседневная жизнь имеет смысл, он не испытывает боли от отчуждения от людей и природы, не имеет страстного желания преодолеть это отчуждение и найти возмещение.

(2). Для x-переживания существует определенная иерархия ценностей. Высшие ценности – это оптимальное развитие собственных сил разума, любви, сочувствия, мужества. Все жизненные успехи подчинены этим высочайшим человеческим (или духовным, или x-) ценностям. Такая иерархия ценностей не предполагает аскетизма, не исключает светских удовольствий и радостей, но делает светскую жизнь частью жизни духовной или скорее пронизывает светскую жизнь духовными целями.

(3). С иерархией ценностей связан и другой аспект x-переживания. Для среднего человека, особенно представителя материалистической культуры, жизнь является средством достижения целей, лежащих вне его личности. Этими целями являются удовольствия, деньги, власть, производство и распространение товаров и т. д. Если человек не используется другими для достижения их целей, он использует себя для достижения целей собственных; в обоих случаях он оказывается средством. Для человека с x-переживаниями целью является человек, никогда не оказывающийся средством. Более того, все его отношение к жизни таково, что на каждое событие он откликается с той точки зрения, помогает оно или нет его становлению как более человечного. Чего бы ни касалось дело – искусства или науки, радости или печали, работы или игры, – все, что происходит, есть стимул становиться сильнее и чувствительнее. Этот процесс постоянной внутренней трансформации, превращения в часть мира в процессе жизни есть цель, которой подчинены все другие цели. Человек – не субъект, противостоящий миру, чтобы преобразовать его, он составная часть мира и превращает свое пребывание в мире в повод для постоянной самотрансформации. Таким образом, мир (человек и природа) оказывается не противостоящим ему объектом, а посредником, с помощью которого он открывает собственную реальность и глубже познает реальность мира. Не является он и наименьшей неделимой частицей человеческой субстанции (атомом, индивидом), не является даже декартовским мыслящим субъектом. Он личность, живая и сильная в той мере, в какой перестает держаться за себя и откликается на окружение.

(4). Более конкретно x-отношение может быть описано так: это