Я ошеломленно молчал.

— Фаерано держит меня за шута-жадюгу… Презентами подкармливает. Во, — Чайник порылся под столом и показал мне маленький ксилофон на красивой серебряной подставке, — сегодня презентовал. За дурачка меня держит. Я «обрадовался», на. Палочками постучал, сказал — музыка, радость, еще хочу такую цацу. Так ты поверь — он привезет!

— А самопляс?

Бутгурт рассмеялся.

— Ну, мало-мало деньгу зашибаю. Золото, оно не лишнее, когда с людьми связан. Подкупы, то да се. У вас же все продаются…

— Не все и не всегда.

— Брось, ты и твои Джарси — исключение, а во Фрайторе продаются все. А храмовники мне учителей поставляют…

— Пьяниц?

— Угум. — Тут его голос стал исключительно жестким: — Пропойцы… работают за жратву и самопляс. Им другого не надо… Людишки… Не мне тебе говорить — где сухой закон, там пьяниц больше всего, все фрайторские тюрьмы ими забиты… Я ж знаю, что говорю, у меня хорошее тюремное образование!

— Гритт!

— Денег я им, понятно, не плачу. Мы их не бьем и не трогаем, только пить не даем, на, если работать не хотят, епрста. Они еще играют роль, когда нажираются, как свиньи…

— Это как?

— Доказывают мой лозунг, которым я воспитываю свой народ: ты лучше людишек.

Вот оно что! На примере опустившихся людей вождь племен Амброт-Занг взращивал в своем народе не глупенькую примитивную ненависть к человечеству, а куда более умную штуку — чувство тотального превосходства!

Тут у меня задрожали ноги, и я сел. Чайник крикнул принести еды, и я, размышляя о незавидной доле фрайторцев, уплел блины, жареную кабанятину, пирожки с ливером и две сдобные медовые булочки.

— Еда для моих приближенных! — похвастался бутгурт моар. — Научил своих готовить с помощью людских поваров… Вина тебе все-таки налить?

— Воды. — Я выхлебал кружку. — Бутгурт, у меня к тебе вопрос. Со мной были эльфы…

— Угум. Твои целители.

— Целители. Ты их забрал.

— Угум. И их, и оружие их, и накидки — чтобы Олник до смерти не расчихался.

— Забрал, я надеюсь, не для жертвоприношений?

— Епрста, не.

— Ну, так где они?

— Угум, угум, взял я их в охапку вместе с накидками да ихними мечами, и продал.

Великая Торба!

— Ч-что?..

— Что-что, на? Я их загнал Фаерано. Эльфийку он возьмет в гарем, а эльфа — черт его знает. Вялый он какой-то, не знаю, на кой ему нужен…

Эльфы! Принц!

Боги мои, так вот кто хотел сожрать меня взглядом из окошка фургона!

Я опомнился на опрокинутом кресле, сидя верхом на бутгурт моаре, с руками, вцепившимися в его глотку. Он хрипел, вывалив глаза, я ревел, как бык, которого ведут холостить, за моей спиной квохтала набежавшая стража. Меня стукнули по спине, не очень больно и вскользь, потом огрели по затылку, тоже не очень больно.

Наконец я различил, что Чайник, извиваясь подо мною, орет на гоблинском:

— Не убивать! Не убивать! Не убивать!

Тут я опомнился и разжал руки. Слава богам, меня все-таки не накрыл амок, а шея бутгурта была свита из толстых жил и упругого мяса.

— Бол-л-лванище! — прохрипел тот, пытаясь продышаться. — Чуть не раздавил мне кадык. Грам-то кре! Вон отсюда! — приказал он страже.

— Сам ты…

— Я-то сам, я-то всегда сам! Мог бы сразу сказать, что у тебя на этих эльфов виды… — Он подвигал кадык туда-сюда, лязгнул клыками, сглотнул. — Было бы на что дивиться. Кожа да кости. Ну, волосы для тотема… Угум, угум. — Он бросил на меня прищуренный взгляд. — Та-а-к… Человек и эльфка…

— Заткнись.

— Я-то заткнусь, я-то заткнусь, угум… Что, совсем крышу снесло? Да-а-а… Ты, дурень, не сечешь, что я их спас, на. У нас тут, епрста, еще не до конца изжито… Котел там, жертвы… Внутренняя оппозиция! — Он с хрустом сжал татуированные ругательствами кулаки. — Ох, доберусь я до нее, все у меня угорят! Пока ты в пещере отлеживался, я от тебя и твоих тощеньких трижды беду отводил. Из других союзов наведывались, прослышали про свежачок для идолов, хотели перекупить… А как не вышло, так лазутчиков подсылать стали — эльфов втихую удавить да бошки им отрезать. Светлые волосы, на! Все горы волнуются. Эльфы для приношений — особая редкость! Еще мало-мало, и быть нашему союзу в войне с другими племенами: себе не беру, другим не отдаю, собака на сене, епрста! Так вот я эльфов и спровадил от греха подальше.

— В гарем спровадил?

— Радуйся, что не в котел. Рыцари Храма их вниз сведут, рыцарей никто не тронет. Знал бы я, что она и ты… Да кто ж знал? — Он хитро прищурился. — Не, я знал, что она за тобой присматривала, пока ты хворал, велел нашим ждать… Думал: если помрешь, тогда уж… А если не помрешь… Но вот что она и ты… — Он пошлепал ладонью о ладонь, будто плющил между ними комок теста, — того…

— Яханный фонарь!

— Твою шкуру я, епрста, тоже спас.

— Фаерано? — Я тяжело дышал, с трудом приходя в себя. За окном была видна часть улицы, которую старательно мел гоблин-уборщик.

— Угум, косоглазенький… Не пялься в стекло, он уже укатил…

Виджи. Моя Виджи!

Спокойно, Фатик, наберись терпения, жди.

— Узнал меня.

— А то! Рассказывал тут, выдувая из носа пузырики… Ты, говорит, когда вышел из тюрячки, его подстерег и его же башкой выбивал кирпичи из стены его же особняка, а гном тебе помогал снизу. Отбил ему все что можно, на! Ладно, оно, снизу, зажило, но глаза у него теперь так и косят, епрста. Он твою голову умолял-просил, но я ему сказал — туши фитиль, нишкни под панцирь, ты мой личный враг по тюряге. Сам тебя убивать, на, буду: повешу на крюк, говорю, и кожу буду сдирать то-о-оненькими полосками, а потом солью присыплю…

Он мог это сделать — запросто. Правда, не со мной. Корешей, не запятнанных в предательстве, он бы ни за что не предал таким лютым пыткам.

Чайник примолк, поднял кресло и сел, подтянув правое колено под подбородок. Обут он был в удобные кожаные сандалеты, в которых когтистые пальцы ног смотрелись вполне импозантно.

Я ждал.

— Короче, на, дело у меня есть, без которого тебя отпустить не могу.

Я опустился на табурет и свел перед собой руки.

— Валяй, рассказывай.

Он подумал, заново насыпая в трубку табак.

— Тут, епрста, штука в следующем… Если выгорит, я всех твоих отпущу, а тебе золота дам, найдешь в Сэлиджии налетчиков, ну ты их знаешь по тюряге, они для тебя из гарема любую бабу умыкнут на выбор…