Обстоятельно мы уже встретились у него дома в Саратове. Вспоминали время, ребят. Многих помянули молчаливым тостом без слов. Через столько лет я впервые услышал историю Витьки, искорёженную грохотом репрессий, – тылового боя государственной машины с беззащитным населением своей страны.

Он сбежал с эшелона, в котором мать и его многочисленные братья, сёстры в товарняке ехали в далекий Карабутаг из родного Саратова. Он вышел за водой и сбежал. Он бежал и падал. Он знал, куда бежит. Он знал, что расскажет главному начальнику, он покажет ему орденскую книжку своего отца, которую носил на груди. Он докажет, что его отец – герой, а не предатель…

От голода и обиды мысли его путались. Он не видел, куда бежит, но твёрдо знал, что ему надо к главному начальнику над всеми военными… Он очнулся в непривычно тёплом, мягком месте. Губы так запеклись, что пришлось помочь руками, чтобы разлепить их. Темно. Рядом чьё-то тяжёлое дыхание. Он тихонечко ощупал себя. Оказалось, он лежит совершенно голым. Он испуганно зашарил вокруг руками – где моя книжка, которая спасёт отца, где она, кто её взял? Он выполз из-под фуфайки, которая его закрывала, и окончательно проснулся. Оказалось, он лежал на полу на ватном одеяле. На ощупь рядом с ним какая-то доска. Поднимаясь по ней рукой, он обнаружил перекладину у доски и понял – скамейка. На скамейке лежала стопка тёплой одежды. Он потянул к себе одежду, и что-то тёмной тенью шлёпнуло его по лицу. Он испуганно отпрянул, но быстро успокоился. На ощупь узнал свою – отцову – книжку, прижал её к груди и погладил.

Одежда оказалась его. Она была тёплой, мягкой, приятной. Он начал тихонько одеваться. Вся одежда была поглажена, как когда-то давно делала это мама. Он оделся и тихонечко сел на скамейку. Слабый свет проходил сквозь стекло окна, которое было от него в двух шагах. Глаза начали привыкать. На полу ещё кто-то лежал, и даже не один.

Что-то заныло внутри. Захотелось домой, на Волгу. Нет теперь дома. Мама куда-то едет в поезде. Папа… И тут его захлестнуло – ему же надо к главному начальнику. Надо скорее выбраться отсюда. Пока он здесь разлёживается, папе нужна помощь.

Он подобрался к окну. За окном ничего не было видно, тогда вдоль стены он стал тихонечко пробираться и натолкнулся на кольцо, вбитое в стену. Он потянул его на себя. Стена шевельнулась – дверь…

Его задержал патруль на окраине степного городка. Доставили в комендатуру. Он производил впечатление мальчика, у которого в голове есть какой-то план. Он твердил только одно, что ему надо к самому главному военному начальнику. Его напоили чаем с хлебом и сахаром. Утром пришёл начальник комендатуры в военной форме – самый главный начальник. Погладил его по голове. Посадил к себе на колени и сказал:

– Ну, давай рассказывай.

Он все ещё недоверчиво спросил:

– Вы самый главный начальник над военными?

– Да, я.

Тогда он достал из-под вязочки, которой были привязаны штаны к телу, книжку и с доверием протянул начальнику. Тот взял орденскую книжку, внимательно её посмотрел. Потом ещё и ещё раз.

– Чья это книжка? – спросил он мальчика.

– Моего папы, – последовал гордый ответ.

– А почему ты с этой книжкой один ночью в городе? Откуда ты?

– Я искал вас, чтобы вы спасли моего папу. Его забрали военные. Увезли. Мы все плакали, а потом я сказал маме, что найду папу. Но тут опять приехали военные, посадили нас в вагон и повезли куда-то. Тогда я убежал и стал искать вас, чтобы спасти папу…

Комендант обнял его за плечи, прижал к себе и долго смотрел на мальчишку, который явно был истощён и, судя по коростам на лице, нуждался в лечении… Он явно взвалил на себя непосильную ношу. И верил, что нашёл спасителя и защитника…

Он снова сбежал – уже из больницы, когда увидел в окно, что самый главный начальник идёт по улице с завязанными за спиной руками, а по обе стороны от него два человека в обыкновенной одежде.

Мы встретились с ним поздно вечером на вокзале, когда за ним гналась здоровенная тётка, в руке у него был свёрток, завязанный платочком. Наша кодла как раз вышла в поисках еды. Мы с разных сторон вбежали между ним и тёткой с воплями: «Грабят!» Она растерялась и остановилась. Тогда мы рассыпались в разные стороны.

Нашли его сразу. Он сидел в углу между столбом и бревенчатым домом, в руке у него был здоровенный гвоздь. Мы сошлись с ним сразу. Он нам всем понравился. Наша кодла ему тоже понравилась. У нас были свои правила. Можно сказать, неписаный кодекс поведения: мы не обижали девчонок, нищих, не лазали по квартирам, а добывали только еду…

За год мы объехали несколько уральских городов, постепенно пробираясь в сторону Волги. В каждом городе нам приходилось отстаивать свои права перед такими же, как мы. Но мы так были сплочены и верили друг в друга, что очень быстро нас признавали…

Видимо, мать у него была отчаянная. Она подняла на ноги даже тех, кто не в ладах с законом. Нас нашли. Ему передали письмо от матери. Что там было написано, мы не знали, да и знать не могли, даже если бы увидели письмо. Читать умел только он, а остальные делали первые шаги, так как он настоятельно вталкивал в нас грамоту почти на ощупь, лёжа ночью в каком-нибудь очередном подвале. Только стало всем нам ясно, что Витька нас оставляет и едет к матери, как он сказал: «Поднимать семью».

Прошло много лет. Воронова Виктора Алексеевича знали уже многие. Он поднялся и, обладая хорошей грамотой, сумел стать военным лётчиком. Создал семью. Восстановил квартиру в Саратове. Теперь у него трое детей. После выхода с военной службы стал гражданским лётчиком. Казалось, детство оставило его после испытаний. Но нет-нет да и всколыхнёт его: отец, где мой отец? Спросить уже не у кого…

Беспокоит его и младшая дочь, справная женщина. Учительница немецкого языка. Но что-то с ней не так. С семьёй не ладится у неё. Нет-нет да и задаст она вопрос: «Кто я?» То вдруг услышит музыку немецкого композитора и заплачет. А на днях её пригласили переводчиком к делегации из Германии. Она ходила счастливая, а при расставании сняла с груди самое ценное, что у неё было, – подарок отца, аметистовые бусы, – и подарила-отдала немке из состава делегации…

Я жил у них целую неделю. Мне показали все достопримечательности Саратова. Мы много провели времени в беседах. Будто прорвало его и меня. Мы не могли наговориться. А были ведь мы знакомы почти год в десятилетнем возрасте, казалось бы, какие у нас разговоры…

С Анной, его дочерью, я говорил особо. Она отнеслась ко мне с большим доверием. Сказала, что никогда не видела отца таким раскрепощённым, каким-то свободным в общении, а ведь обо мне никто в семье ничего не знал. Я говорил с Анной – я с ней работал. Я не говорил, что я с ней работаю, ни Виктору, ни ей самой. Но я очень серьёзно с ней работал.

Постепенно из лоскутков информации передо мной складывалась вся величественная панорама трагедии целого народа, которая, как в зеркале истории, отразилась в семье моего друга. Мне было радостно, что наша взрослая встреча с Виктором не разочаровала нас, а только укрепила. И даже в таком возрасте повеяло чем-то надёжным, крепким, настоящим в человеческих отношениях.