Холокост – день памяти геноцида евреев. В этот день евреи всего мира поминают жертв фашистского эндлёзунга.

Студент – любимое существо на всей планете!

В моей стране любовь государства к студенту часто корректировалась желанием усреднённого по воинскому контингенту измятого полковника, который на следующий день после бурно проведённой охоты размышлял на тему: он ли убил дичь, а если убил он, то кто её найдёт и доставит домой.

В его сознании возникало эдакое безалаберное, не охваченное Уставом существо, которое все ночи брякает на гитаре под заливистый смех девушек. Изображает из себя свободного человека – творца истории своего государства. Постохотничье видение полковника превращалось в навязчивую идею. Идея с регулярностью открытия охотничьего сезона всплывала из армейского бессознательного.

Всем становилось совершенно ясно, что для удовлетворения запроса усреднённого полковника есть студент. Студент изначально для того и существует, чтобы воспитывать его армией. И всё это исключительно из соображений стратегии воинского искусства и плодотворного развития государства. Чтобы доразвить в умном студенте рудиментарное: «Наши зубы остры, не погаснут костры…»

Во исполнение одного из таких постохотничьих запалов весь наш второй курс будущих атомщиков под высокогуманными флагами оказался в составе танкового батальона под управлением полковника по прозвищу Лечь-Встать.

Самым приятным для нас моментом во всей этой военно-государственной игре «Каждый студент – солдат» был наш студенческий ритуал. Мы свято, с завидным постоянством совершали его в один и тот же момент, когда тёмное покрывало ночи окутывало засыпающий палаточный лагерь.

Вдруг откуда-то из палаточной глубины рождался высокий, чистый, сильный в синхронном исполнении трёх человек речитатив: «Н-скому дню армейской службы». Секундная пауза.

И мощный рёв сотен голосов выдыхал в дремучий лес всё, накопившееся за день, одним словом великого русского языка: «…!» Приближенная интерпретация этого слова для гражданских лиц – «конец!». Ритуал приводил в истерическое состояние усреднённого полковника. Он принимал неадекватные меры, но ритуал жил.

В конце апреля в преддверии дембеля мы вскочили посреди ночи по сигналу боевой тревоги. Исключительно русским народным, кратким и доходчивым языком изъясняя свою любовь к усреднённому полковнику…

Впервые всё оказалось по-настоящему. Надо отдать должное нашему полковнику. Уже через десять минут мы двигались колонной в район Чернобыля.

В середине яркого солнечного дня, после нескольких часов непрерывного движения, поступила команда: «Охват веерный, средства радиационной разведки включить». Танки развернулись в редкую цепь. Я сидел на башне, свесив ноги в люк. Было желание размяться, пройтись пешком по земле, снять шлемофон и окунуться с головой в весну. Но эта лирика не соответствовала приказу, который требовал непрерывного движения по заданному курсу.

Мои глаза, в отличие от весенних мыслей в голове, продолжали цепко ощупывать изменения ландшафта по курсу движения. Вдруг какая-то несуразица по курсу начала нарастать и превратилась в контуры провала в земле. Он зиял рваной раной посреди равнины. По мере приближения я увидел, что на краю провала зависла скомканная груда гражданского тряпья.

Возник долгожданный повод для остановки. Я пошутил про себя, что есть высшая справедливость на свете, и отдал приказ. Танк остановился. Я стянул с головы шлемофон, положил его на крышку люка. Затем вытянул ноги из люка, осторожно разминая их после длительного сидения, и спрыгнул на землю. Играючи, подпрыгивая, подбежал к груде тряпья и склонился над ним. Словно садануло меня под лопатку холодной сталью тесака, и мурашки окатили тело.

Груда тряпья оказалась пышным платьем с юбками, в котором на краю зияющего провала лежала девушка. Это только сейчас я могу сказать, что она была неописуемо красива. Тогда у меня руки затряслись от неожиданности. Она была бела как бинт. Признаки жизни казались призраком, который унесёт даже легкое дуновение ветерка. Я бросился к танку, вскарабкался по броне, отдал приказания.

Радист отправил сообщение комбату. Ребята выскочили из танка и подбежали к девушке. Я встал перед ней на колени. Легко рукой приподнял её голову, тысячами нитей шёлка волос связанную с колючими травинками. Мне подали фляжку. Я набрал в рот воды и сильно брызнул девушке прямо в лицо. Механик-водитель быстро оторвал кусок бинта и смочил его водкой из фляжки неприкосновенного запаса. Я протёр виски девушки влажным бинтом и аккуратно капнул водки на губы, неестественно яркие на фоне белоснежного лица.

Наши усилия оказались успешными. Распахнулись огромные бархатные глаза. Её взгляд охватил меня целиком, но тут же как-то странно прошел сквозь меня и стал приобретать осмысленность. Вдруг дикий ужас исказил её лицо. Она страшно, надрывно закричала и снова потеряла сознание. Я оглянулся. В трёх метрах за мной стоял танк, его огромная пушка почти нависала над нами. Полукругом стояли мои ребята в шлемофонах с засученными от жары рукавами гимнастёрок…

Через несколько минут санитары увезли её в медсанбат…

Прошло, пожалуй, лет десять. Крутая ломка государства закончилась тем, что весь наш курс атомщиков вынужден был самостоятельно адаптироваться к рыночным отношениям. И каких только диковинных специалистов среди нас ни возникло: хочешь водки настоящей – звонишь в Питер; хочешь золота – звонишь в Магадан; хочешь за границу – звонишь в Зеленоград. Хочешь в атомщики – некому звонить.

Я почему-то с большой страстью отдался родологии. Пошутив при этом, что кто как не настоящие атомщики в состоянии размутировать и восстановить генофонд родной страны. Вскоре случилась у меня короткая практика в «Рябинушке» – небольшом комфортабельном пансионате, расположенном в сосновом лесу пригорода одного из промышленных центров России.

К вечеру первого дня знакомства с пациентами я пребывал, мягко говоря, в грустном состоянии. Увиденное настолько потрясло меня, что я немедленно начал перебирать в голове благовидные предлоги для того, чтобы избежать продолжения практики. При этом со мной стало происходить нечто странное. Грустное состояние так овладело мной, что стало реалией моего бытия. Мне стало казаться, что вот-вот произойдёт нечто жизненно важное для меня. Будто в бессознательном проснулась какая-то мощная сила и начала будоражить моё сознание, приводя его в состояние неадекватного восприятия действительности.

Охватившее меня было столь необычным, что я ушёл к себе в комнату. В полубреду лёг на кровать и мгновенно уснул. Проснулся с восходом солнца и с таким приливом энергии, что был готов решить проблемы всего человечества здесь и сейчас.

На второй день практики я знакомился с палатой странных явлений, как называли её мои коллеги. Палату населяли совершенно спокойные, уравновешенные женщины. На первый взгляд, их место – на берегу моря или в активной работе. То есть явно не в стенах данного пансионата. Но женщины этой палаты обладали одной странной особенностью. У каждой из них могла возникнуть своеобразная обострённая реакция на определённое внешнее событие.