уход за больными, проводила время и общалась с тринадцатью пациентами до и после ампутаций. Она писала, что после ампутации конечностей их существование можно назвать неполной жизнью. Пациенты, с которыми она разговаривала, воспринимали свою новую реальность с большим трудом. Умом они понимали необходимость операции, но эмоционально не могли смириться с потерей.

Перенесший гемикорпорэктомию пациент, которому был 31 год, душераздирающе описывал свои ощущения. Этот человек обозначен в записях студентки как мистер П. В возрасте 18 лет он упал с велосипеда и был парализован. В течение последующих десяти лет у него появились угрожавшие жизни язвы, после чего было принято решение ампутировать нижнюю часть тела. После операции, в попытках примириться со своим новым «я», он написал очень личное эссе:

«Я смотрю в ночь и понимаю, что в моей душе не все так пусто, как я думал. До наступления ночи мое старое мысленное „я“ становится лицом к лицу с моим новым физическим „я“. Физическая смерть больше не является той смертью, которой я боялся, а лишь будущим, которое я принимаю. Одним движением, не отрывая, я провожу рукой вниз от груди через пупок и живот, после чего завожу ее за спину. С удивлением я приподнимаю простыню и поднимаю голову. Я не вижу конца своего тела. Моя рука тянется в бесконечное никуда, в голове совершенно пусто. У меня нет слов, способных описать мою потерю. Я опускаю простыню, голова снова падает на подушку. Я плачу. Мое физическое „я“ уже не проблема…»

С 1950-х годов гемикорпорэктомию сделали нескольким людям, из которых часть смогла найти новый смысл жизни после операции. Я встречал сведения о том, что кто-то получает ученую степень, кто-то пишет или занимается фотографией. Увы, но я ни разу не видел своего пациента после того, как его выписали из больницы. Я сделал свое дело, и дальше им занимались хирурги общей практики. Однако я видел его медицинскую карту, из которой узнал, что несколько месяцев спустя он лежал в больнице, где лечился от депрессии и мыслей о самоубийстве. Я сильно пожалел о том, что сыграл в его жизни выпавшую мне роль. Хирурги далеко не всегда задумываются о психологических последствиях операции, но мне было сложно забыть историю того пациента. С тех пор я всегда обсуждаю с пациентами то влияние, которое хирургическая операция может оказать на их самоощущение.

***

Человеческий мозг развивался, чтобы отражать не только внешний, но и внутренний мир. Человек устроен так, что понимает, когда ему голодно или холодно, когда он наступил на осколок стекла или когда у него сильное сердцебиение. Наш мозг постоянно общается с остальными частями тела.

Головной мозг также управляет процессами, происходящими в нем самом. Это происходит без каких-либо усилий, автоматически. Способность ощущать свое тело в пространстве называется проприоцепцией. Процесс восприятия центральной нервной системой информации об изменениях деятельности всех внутренних органов, то есть нашего физиологического состояния, называется интероцепцией. Этот процесс информационных взаимодействий охватывает не только сами чувства и ощущения, но и то, как их интерпретируют, как ими управляют и какие действия мозг предпринимает на их основе. Благодаря интероцепции мы имеем возможность осознавать свои чувства и ощущения; во многом этот процесс — то, что делает нас людьми.

Проблемы в области интероцепции могут иметь очень серьезные последствия. Люди, страдающие болезнью под названием «ксеномелия» (буквально «чужая конечность»), считают, что одна (или несколько) из их конечностей им не принадлежит. Это отклонение бывает настолько серьезным, что больные ксеномелией могут требовать ампутировать им одну из конечностей. Раньше это отклонение называли апотемнофилией («любовь к ампутации»). Впрочем, люди, страдающие такой болезнью, в состоянии жить нормальной жизнью, скрывая свое убеждение в том, что у них чужая конечность.

Французский философ Морис Мерло-Понти писал, что тело «является нашим общим средством обладания миром». Он говорил о том, что если тело, носившее обувь, неожиданно теряет ноги, то возникает диссонанс между существующим на настоящий момент телом и телом привычным. Если тело — это инструмент обладания миром, то мозг должен разобраться с этим миром. Если возник диссонанс между привычным ощущением себя и ощущением себя в настоящее время, то не возникает ли некоторое подобие фантомного «я», вера в то, что старое «я» все еще где-то присутствует?

Будучи ребенком, я даже не подозревал о том, что стану хирургом. В отличие от многих сверстников, с которыми я изучал медицину или проходил медицинскую практику, в детстве у меня никогда не было осознанного стремления стать врачом. Я вырос в Лос-Анджелесе и вообще не думал о карьере в какой-либо профессиональной сфере. Я точно не был молодым человеком, имевшим все шансы на успех. Я бросил учебу в Калифорнийском университете в Беркли, после чего нанялся охранником в университетский кафетерий. Я ходил в какой-то дурацкой бутафорской форме и смотрел на то, как ребята, с которыми я раньше учился, обедают и строят свою карьеру. Моя карьера в тот момент никак не складывалась.

Потом я решил, что хочу продолжить учебу, но по медицинской линии. Все кураторы и советники по работе со студентами и абитуриентами считали, что я просто попусту теряю время. Они утверждали, что я уже «выпал из обоймы» и не смогу вернуться в учебное заведение и сделать карьеру. Тем не менее я окончил местный колледж в Комптоне, затем университет, медицинскую школу и стал хирургом.

Я отец, хирург и житель Лос-Анджелеса. Это можно сказать обо мне как о личности и о моих достижениях. Но какой я на самом деле, в душе? Я никогда не боялся выступать против общепринятых понятий и точек зрения, далеко не всегда шел со всеми в ногу и всегда считал, что гуманизм — это главный принцип моих взаимоотношений с пациентами. И поэтому я не испытываю никакой гордости по поводу той роли, которую сыграл в судьбе пациента, согласившегося на гемикорпорэктомию. Несмотря на то что я был опытным хирургом, я пошел у всех на поводу и не стал оспаривать решение, принятое на совете мультидисциплинарного комитета, хотя вполне мог хотя бы предложить менее радикальный и более щадящий подход. Я позволил совету повлиять на мои собственные отношения с пациентом, которые для меня священны. Я смирился и молча согласился с мнением группы, хотя понимал, что веду себя как предатель. Мое настоящее «я» вступило в противоречие с моим привычным «я», и от этого мне было очень больно.

С течением жизни понимание на самом фундаментальном уровне того, кто ты есть, очень редко меняется. Это не означает, что мы не в состоянии учиться и развиваться. Но что