ни пациент не являемся машинами. Так, онкология развивается в теле самыми разными путями. Существует бесчисленное количество способов для того, чтобы «вытянуть» пациента. Надо импровизировать. Для этого нужны творческий подход и альфа-волны. Надо реагировать на те уникальные условия, которые задают тело и болезнь. Набор вариантов действий — словно ветки дерева, среди которых присутствуют правильные и неправильные ходы и тупики. Это словно книга из серии «Выбери собственное приключение». От твоего решения зависит, будет ли пациент жить или насколько он пострадает от неправильных шагов, которые ты можешь предпринять. И иногда эти неправильные действия ты видишь только после окончания операции.

Михай Чиксентмихайи писал: «Лучшие моменты обычно случаются тогда, когда тело и ум напряжены до предела, чтобы выполнить сложную задачу». Я бы еще добавил сюда фактор риска. Где-то между испугом от фильма-ужастика и реальным страхом того, что на тебя могут напасть, находится то пространство, которое я люблю, — захватывающее состояние, открывающее лучшие грани моего мастерства.

Я должен отгородиться от отвлекающих мыслей и сконцентрироваться. Я как бы попадаю в пространство вне времени, в котором все абсолютно спокойно. Именно такие моменты я переживаю во время операции. Когда ты работаешь на пике своих возможностей, то превращаешь какофонию в симфонию. Ты пребываешь в состоянии потока, однако оно не является самоцелью. Состояние потока — это не решение проблемы как таковое, а лишь инструмент, который ты используешь для создания условий, необходимых для разрешения кризисных ситуаций. Поток — это эликсир, помогающий работать в состоянии стресса. Для меня это глубоко медитативные моменты. Но это еще далеко не все.

Лично для меня в состоянии потока во время операции есть элемент восторга. Когда я нахожусь в этом пространстве, в этой энергии, действуют те же самые химические вещества, факторы роста и гормоны. Только игра по-крупному способна ввести меня в данное состояние и дать возможность испытать это редкое и уникальное ощущение. Так я себя чувствую сразу же после успешного завершения опасного маневра — совершенно спокойным, словно что-то выплеснул, израсходовал все боеприпасы, все химические препараты своего мозга. Это ощущение полного спокойствия — своего рода эйфория. Энергия без конца и края. На протяжении многих лет мной двигало желание искать и находить те случаи, в работе с которыми я должен буду выкладываться на все сто.

3. Самость

Я вошел в палату отделения интенсивной терапии, и лежащий на койке пациент тут же глазами показал мне, куда я должен взглянуть. На дальнюю от его головы часть кровати. Одеяло было аккуратно заправлено. Оно было совершенно ровным и натянутым. Казалось, что я смотрю на заправленную кровать в номере отеля, на которой еще никто не спал. И хотя я прекрасно знал, что меня ждет, вид этой части кровати сбил меня с толку и смутил. Я постепенно переводил взгляд к голове пациента, и под одеялом появился его торс с грудной клеткой, поднимавшейся и опускавшейся с каждым вдохом и выдохом. Пациент был похож на живой манекен для обучения искусственному дыханию. Торс и голова, ничего больше.

Этому пациенту сделали гемикорпорэктомию, или операцию транслюмбальной ампутации, то есть ампутировали все ниже пояса. Моя операция была последней уже после того, как другие хирурги ампутировали крестец, гениталии и ноги.

Отделение интенсивной терапии имело форму подковы. Такая же форма у здания международного аэропорта Лос-Анджелеса, терминалы которого расположены по внешнему периметру. Медсестра предусмотрительно поместила пациента в самом дальнем углу, где проходило меньше всего людей. Дело было на следующий день после его операции. На лице пациента отражалась мучительная боль, несмотря на большие дозы морфина, которые ему вводили через капельницу для того, чтобы облегчить физические и психологические страдания. Его лицо было мрачным, уголки рта опущены. Именно такое выражение я часто наблюдаю у пациентов, находящихся на больших дозах болеутоляющих.

Я рассматривал больничную койку и то, что осталось от лежащего на ней тела пациента. Кто мы есть, наше представление о себе — это сочетание тела, разума и того нарратива, который мы создаем для самих себя. Я посмотрел ему в глаза и задумался о том, остался ли он тем же самым человеком, каким был во время нашей первой встречи. А я сам остался? Мы ничего не сказали друг другу.

В тот день я приехал в больницу позже обычного. Я хотел отвести сыновей в школу, и так как мне не звонили с сообщением о каком-либо ЧП, то решил, что ничего экстраординарного не происходит и все идет по плану. В то утро у пациента был осмотр, который провели несколько врачей. Я решил подождать и поговорить с пациентом на следующий день, когда ему снизят дозу болеутоляющих и пройдет некоторое время для того, чтобы он осознал, что с ним произошло, а также ту роль, которую я сыграл в его судьбе.

В теории план лечения казался вполне логичным. Мы полностью вырезаем раковую опухоль, после чего появляется шанс на то, что жизнь пациента станет лучше. Радикальный подход к лечению онкологии появился более века назад, когда влиятельный лондонский хирург Уильям Сэмпсон Хэндли обосновал так называемую теорию центробежного лимфатического проникновения, согласно которой рак распространяется от места своего появления, а хирургическими методами можно избавиться от болезни и вылечить пациента. До этого большинство медиков придерживались учений Гиппократа и Галена, которые считали рак неизлечимым заболеванием.

Основываясь на теории Хэндли, американский хирург Уильям Стюарт Холстед разработал радикальные методы операционного лечения рака груди, удалив молочную железу, обе грудные мышцы и находящиеся рядом лимфатические узлы. Такая кардинальная ампутация увеличивала шансы пациента на выздоровление, однако никто серьезно не задумывался над тем, какой будет его жизнь в дальнейшем. В наше время подобные операции проводят редко.

Однако желание вырезать рак никуда не делось. Просто вырезать любыми доступными способами, и дело с концом. И это настроение, кстати, присутствует не только среди хирургов, но и у пациентов, которые неоднократно умоляли меня: «Пожалуйста, вырежьте из меня опухоль!» — в ситуациях, когда я говорил, что операция им не поможет. Пациенты хотят избавиться от болезни и просят лечить ее негуманными способами.

Обычно мой подход к операции является результатом разговора с пациентом. Все пациенты разные. В больнице у хирурга не так много времени для того, чтобы по душам поговорить с человеком и договориться о том, что надо делать. Пациенты считывают энергию. Если ты не устанавливаешь искренний и конструктивный контакт с человеком в первые несколько минут разговора, то этого уже не произойдет.

Вот что я обычно говорю пациентам: «Вы сами