Константин Константинович с улыбкой выложил на тумбочку кулек яблок и несколько бутылочек яблочного сока. Председатель совета отряда Симонова, розовея лицом, сунула в перебинтованные руки коробку конфет. Сердце у Вольфа заколотилось: Симонова ему нравилась, но была далекой и совершенно недоступной, а тут вот она – рядом, да еще и конфеты дарит.

– Дорогой Володя, мы гордимся твоим поступком, это настоящий подвиг, – заученно заговорила девочка. Дядя Сеня, меняя ракурсы, щелкал видавшим виды «ФЭДом». Сердце героя колотилось еще сильнее.

– Весь класс ждет твоего скорейшего выздоровления и... И мы все будем брать с тебя пример!

Симонова перевела дух и оглянулась на директора.

– Теплей надо. Катюша, сердечней.

Елизавета Григорьевна одобрительно улыбнулась и перевела взгляд на классного. Константин Константинович откашлялся.

– Что было, то быльем поросло, – сказал он. – Кто старое помянет – тому глаз вон. А сейчас...

Все повернулись к высокой обшарпанной двери, она открылась, и в палату как-то бочком вошел Коля Шерстобитов с распухшим носом и вздувшейся верхней губой. Володя решил, что их будут мирить и ему придется извиниться. И был готов это сделать. Происходящее растрогало мальчика и смягчило душу. Он не привык к вниманию и заботе со стороны посторонних людей, не привык к подаркам. А оказалось, что его не забыли, о нем думают, беспокоятся. Елизавета Григорьевна – добрая и ласковая женщина, да и Константин Константинович совсем не такой противный, как казалось раньше... Да и этот Колька... Все-таки он сильно ударил его мордой о парту, вон, расквасил все...

– Извини меня, Володя, я больше не буду тебя обзывать, – прогундил Шерстобитов, глядя в пол. – И кресты рисовать не буду...

– Ты в глаза смотри, когда извиняешься, в глаза! – строго приказал Константин Константинович.

Шерстобитов поднял голову.

– Извини... Я больше не буду...

В глазах у него была ненависть и страх. Расслабившийся было маленький Вольф вновь сжался, как почуявший опасность ежик.

Шерстобитов повернулся к Елизавете Григорьевне:

– Не надо меня исключать из школы... Я не против Клары Цеткин... И не против Интернационала...

Он разрыдался.

Последняя сцена произвела на Володю угнетающее впечатление. Когда все ушли, он еще долго лежал под одеялом, будто надеясь таким образом отгородиться от несправедливостей и лжи окружающего мира.

– А чего этот сопляк с разбитой мордой про Интернационал оправдывался? – спросил сосед слева, пожилой маляр, неосмотрительно бросивший окурок в банку с ацетоном. – Он антисоветчик, что ли? Ну и дела! Еще ж молоко на губах...

Вольф закрыл глаза и не ответил. Клейкая паутина никуда не исчезла, просто сейчас ее перебросили с него на Шерстобитова. И уже на том висит пугающий ярлык, уже тот оправдывается, извиняется, и уже того хотят исключать из школы... А ведь ничего не изменилось. Просто одни и те же вещи можно оценить и так, и этак – в зависимости от того, как это выгодно оценивающему. Это открытие никак не укладывалось в маленькой голове.

– Заснул... – маляр вздохнул. Он выздоравливал, и ему было скучно, хотелось поболтать, почесать язык. – Молодец Вовка, во как его уважают: и директор пришел, и учителя, и пионеры...

– А толку? – Отозвался сосед справа, парень лет двадцати пяти, по пьянке схватившийся за высоковольтный кабель и потерявший кисть. – Сгорел бы – и все это уважение ему до жопы! Сдуру в огонь полез... Ну чего этому памятнику сделается?

Так же считали и родители.

– И пусть бы эти гипсовые истуканы горели! – плакала, причитая, Лиза. – Им ведь не больно! А у тебя и ножки и ручки обожглись, осунулся весь, губку закусил...

– А директор меня хвалила, и классный, и ребята... Даже Колька Шерстобитов извинился... И Александр Иванович сказал, что я героизм проявил.

– Какой Александр Иванович? – вскинулся отец.

– Из горкома комсомола.

– Они чужие, им тебя не жалко, – продолжала причитать мать. – Им герои нужны, а живые или мертвые – все равно!

Генрих молча горбился на неустойчивой табуретке, мрачнел лицом, кашлял в собранные у рта ладони.

– Оно, конечно, лучше не лезть бы, – тихо проговорил он, когда мать вышла. – Только... Елизавета ваша сказала: если б ты в огонь не бросился – выгнали бы из школы. Вроде как искупил вину. Хотя не такая тяжкая твоя вина, чтоб за нее гореть да дымом травиться. Не надо нам таких искуплений!

– Да ладно, ничего. Обошлось ведь. Ты мне тетрадки принес? Буду уроки делать, чтобы не отставать.

Отец оглянулся по сторонам и перешел на шепот:

– Будь умнее, не связывайся со всяким дерьмом, терпи. Нам нельзя влипать в истории. Имей в виду, если выгонят из школы – потом уже остановки не будет, они любят из рук в руки передавать... Так и догонят до самого конца!

– Кто любит? – ничего не понял Володя. – В какие руки? До какого конца?

Отец пошарил за пазухой и вынул две тетради – по русскому и по математике. Обложки были разрисованы свастиками, обведенными квадратиками. Он молча сложил тетради корешком к корешку. Получилась глухая серая стена с большими и маленькими решетчатыми окнами.

* * *

– Папа, а правда в Майском можно пистолет купить за двадцать пять рублей? – с порога закричал Володя.

– Что за глупости! – недовольно ответил отец. – Ты лучше поздоровайся с гостем!

У них опять был дядя Иоган. Он сидел на своем обычном месте у окна и многозначительно улыбался.

– Зачем тебе пистолет, Вольдемар? Что ты собираешься с ним делать? Ведь это не игрушка, это такая вещь, с помощью которой что-то меняют. Что ты хочешь поменять? Что тебе не нравится?

– Опять ты за свое! – поморщился отец. В растянутых трикотажных штанах и майке, обнажающей далеко не атлетическую фигуру, он совсем не был похож на грозного эсэсовского офицера. – Не превращай детские выдумки во что-то большее!

– Как знать, Генрих, во что вызревают детские выдумки, как знать! – дядя Иоган встал и добродушно потрепал Володю по голове. – Подрастешь, нам будет о чем поговорить!

Как обычно, отец и дядя Иоган шушукались допоздна, а Володя долго ворочался и не мог заснуть. С одной стороны, он вроде нашел гада-поджигателя, а с другой – вроде и нет... Где он учится, где живет – неизвестно, а опять идти на поиски страшновато... Надо бы спросить у Александра Ивановича, но где того искать?

Однако на следующий день Александр Иванович сам нашел его, будто мысли прочел. Вольф шел из школы по пустынной улочке, как вдруг сзади его окликнули. Высокий человек в модной дубленке и пушистой меховой шапке показался незнакомым, но стоило ему обаятельно улыбнуться, и мальчик немедленно узнал комсомольского работника.

– Я его нашел, – едва поздоровавшись, выпалил Вольф. – Возле сорок третьей школы, на пустыре. Наверное, там и учится, зовут Жека. Жаль, фамилии не знаю... Но его товарища Скворцов фамилия. Прыщавый весь, отец в депо работает. Могу пойти еще поразузнавать!