— А зачем?

— Да затем! Потому что надо всегда жить так, чтоб перед тобой какая–то цель была! Чтоб не было метаний в твоей жизни, а была конечная, четкая и определенная направленность. Пусть на короткий период, это не важно. И к этой цели надо переть и переть что есть сил, только тогда из тебя что–нибудь получится! А если цели нет, тогда в твоей жизни хаос наступает, анархия сплошная. Или та самая пресловутая свобода, о которой папочка твой любил бывало поталдычить…

— Ну, начинается…Мам, ты опять за старое? Целенаправленная ты наша! Забыла, как мы с тобой скандалили? Ты ж чуть не изуродовала меня в детстве этой целенаправленной своей одержимостью…

Татьяна совсем уж было хотела возразить дочери, но вовремя себя остановила. Встав из–за стола, сердито начала оглядывать маленькое кухонное пространство в поисках пачки сигарет. Увидев ее на подоконнике, открыла окно и нервно закурила. Ритка молчала, наблюдала за ней виновато и ругала себя последними словами, что коснулась так по–медвежьи неловко опасной темы. Будто обвинила в чем. Она и не хотела вовсе…

Когда маленькой Ритке исполнилось пять лет, мать отдала ее в спортивную гимнастику. Тренер Ритку признал способной и талантливой даже, о чем и сообщил радостно матери, и обрисовал Риткино будущее в самых радужных красках с медалями, победами, триумфом, огромными деньжищами и всякими разными заграничными впоследствии проживаниями. И даже присоветовал ей, как надо вести себя правильно с ребенком, чтоб добиться от него желаемого. То бишь Татьяна должна была внушать ей денно и нощно, как молитву, что она просто обязана быть первой, только первой, и никакой больше. Вот обязана – и все тут. Чтоб никаких сомнений у ребенка больше не оставалось. И слова эти тренерские упали в самую что ни на есть благодатнейшую для себя почву – тщеславия родительского Татьяне было ни у кого занимать не нужно, этого добра ей природа отвалила с переизбытком даже. Как одержимая, она носилась с Риткиной этой гимнастикой, исполняя все жестокие тренерские наказы по режиму питания, сна и отдыха, не слушая Риткиных горьких жалоб и пытаясь пресечь на корню все попытки Риткиного отца вмешаться в этот процесс и отстоять дочкино счастливое детство. Ритка, конечно, страдала, но пикнуть–таки не смела. Если иногда и сопротивлялась, то слабо очень. Некогда было. А отец, надо сказать, ругался с матерью по этому поводу страшно. А однажды, когда Татьяна начала по совету тренера перед соревнованиями Ритку слегка «подсушивать», то есть не кормить практически вообще, отцовское сердце не выдержало такой родительской пытки и подсказало ему крайнее решение – он Ритку просто взял и украл. Увез к друзьям на дачу и разрешил ей есть все, что душа пожелает. Ох уж и оторвалась тогда Ритка на блинах да оладушках, да со сгущенкой, да с маслицем сливочным… А отец в это время ответ держал перед матерью, то бишь молчал гордо и героически, как Зоя Космодемьянская на допросе, и только уворачиваться успевал от летящих в его бедную голову тарелок и чашек. Когда Татьяна дочь свою у тех друзей, наконец, разыскала, с ней чуть обморок не случился: выкатился с деревенского крыльца ей в руки румянощекий веселый колобок, и запрыгал вокруг нее радостно, потому как обнадеялся колобок, что уж с такой фигуркой его теперь точно и на порог даже в ненавистный спортивный зал не пустят. Только зря колобок, конечно же, обнадеялся… Ритке ли вместе с отцом было с матерью воевать? Страшный коктейль из одержимости да тщеславия так просто в словесных боях не уничтожишь, он ни уговорам, ни действиям не поддается. Тут просто ждать надо, когда жареный петух в задницу материнскую клюнет. Он вскоре и клюнул…

Опозорила Ритка своего тренера на важных отборочных соревнованиях, вылетела неуклюже да со всего размаху с брусьев – голова закружилась от голода да перегрузок. Голове этой в наказание больше всего при падении и досталось. Такое сотрясение мозга получила, что полгода потом в больнице провалялась. Пришлось и в школе на второй год оставаться, и ездить долго по санаториям всяким… И учеба потом как–то у Ритки не задалась – комплекс второгодничества сказался. Плюнула она на учебу, танцами увлеклась. Вот это у нее хорошо получалось, с этим был у нее полнейший порядок. Здесь ее и хвалили, и примой ставили, и даже талантливой обзывали. Еще будучи школьницей, Ритка умудрилась найти себе доходную подработку – устроилась приплясывать в шоу в престижном ресторане. Там платили очень хорошо. И после школы там осталась, поскольку карьера ее в том шоу в гору пошла – вот–вот должны были ей начать сольный номер ставить…

Татьяна, конечно же, трагедию, произошедшую с дочерью, переживала ужасно. И бесконечно винила и винила себя - долго еще тот жареный петух ночами ей покою не давал. Но прошло время, и природа взяла свое. Против нее, природы, так запросто и не попрешь… Раз вложила она в тебя что, будь добр, этому и соответствуй. И потому, оставив Ритку в покое, Татьяна взялась за мужа. Решила из него успешного бизнесмена сотворить. Да и время такое как раз образовалось, что все, кому не лень, бизнесом занялись. И принялась Татьяна за это дело со свойственным ей фанатизмом и одержимостью, поскольку муж проявил вдруг крайнюю строптивость и резко пошел в отказ. И не только не захотел идти плечом к плечу к намеченной Татьяной цели, а наоборот, объявил о полной своей свободе и вообще к чему бы то ни было стремиться перестал. Ни целей ему не надо было, ни красных финишных ленточек, ни сладости первенства. Заявил ей, что он свободен в своем человеческом выборе и намерен делать только то, что ему нравится, и работу свою не престижную и малодоходную не бросит ни за что. Татьяна же упорно ни о какой такой свободе и слышать не хотела. И снова начались в Риткином доме битье посуды и скандалы с выяснением того обстоятельства, кто кого больше любит и кто кому каким способом стремится эту любовь доказать. И снова Татьяна навлекла на свою бедную задницу того жареного петуха - не выдержал муж такой семейной обстановки и свалил в отвоеванную в боях свободу. Татьяна опять жутко переживала, корила себя за несдержанность, но тут уж гордость женская подняла в ней голову – и пусть, раз так. Раз ушел, значит, не любит. Свободы ему захотелось, видишь ли. Вот и пусть теперь будет свободен. Только гордость, она штука коварная. Родного человека рядом она не заменит, конечно, а вот ночными слезами в подушку вылиться тут как тут норовит…

Докурив сигарету и успокоившись, Татьяна развернулась от окна к Ритке и даже улыбнулась ей по–доброму. И рукой махнула – ладно, права, мол, ты, чего уж… А усевшись снова напротив дочери, произнесла вслух:

— Ладно, Ритка, правильно ты меня осадила. Да и вообще – какое мне дело до твоего Пашки? Будет у него диплом, не будет, какая мне разница… Тут речь о другом, дочь. Мне вот не понравилось, что он тоже про свободу талдычит, как и отец твой. Я аж вздрогнула, как услышала. Даже нехорошо, неуютно как–то стало. Если уж он в этом возрасте такие слова говорит, что с ним потом будет?

— А что будет? – удивленно моргнула Ритка. – Ничего не будет…

— Нет, дочь. Если уж все так серьезно у вас, если уж вы и жить потом вместе собираетесь… Будь осторожна, Ритка. Мысли о свободе у мужика – штука опасная. Ну сама подумай, какая такая свобода? Что она есть такое? Ни за что и ни перед кем не отвечать? Не нести никаких обязанностей?