– Да у нас гости! – воскликнул старик.

– Вот, родственники из Челябы, Зинина сестра и… – засуетилась бабушка Таня.

Все как-то смутились, но дед продолжал:

– Ну что ж. Давайте знакомиться. Я – Борис Юрьевич, отец вот этого молодого человека, а рядом с ним – Лиля, его приятельница. А тебя как зовут?

– Меня… Вера… – прошептала девочка. – Мне шесть лет, я в школу скоро пойду.

– Значит, я твой дедушка, а это – твой папа.

Какой еще папа? Этот противный дядька с круглыми холодными глазами? Не знает она никакого папы! Где же мама? Почему ее до сих пор нет? Только бы не разреветься… Чего они к ней пристали?

– А кого ты больше любишь? Маму Зину или папу Юру? – засюсюкала вдруг бабушка Таня.

«Как можно выбрать – кого больше, кого меньше? Ведь кому-то обидно будет. Как эта бабка не понимает? Да и этого “папу” она видит впервые, а, может, и маму не узнает…»

– Больше всех – маму-стару… – прошептала она.

– Кого-кого? – переспросила бабушка Таня.

– Это она бабушку Дусю так зовет, – пришла ей на помощь тетя Полина.

На следующий день тетя Полина уезжала. Прощаясь с племянницей, она вдруг заплакала:

– Ты уж потерпи тут маленько, не озоруй, мать-то скоро приедет.

Целыми днями она слонялась как неприкаянная по саду или качалась в гамаке, а злобная собачонка норовила цапнуть ее за ноги. Никто ее не замечал. И только Лиля, когда приезжала, читала ей книжки, играла с ней и водила на ближний пруд. Однажды Лиля повезла ее в Москву. Они ехали на поезде, потом на метро и еще шли пешком. Огромный, прямо как вокзал, магазин «Детский мир» поразил ее в самое сердце: она даже не представляла себе, сколько может быть всяких игрушек на свете. Лиля купила ей красивую куклу, красное платье в белый горошек и красные ленточки.

Лиля жила рядом с метро «Кропоткинская» в огромной квартире с длинным мрачным коридором, где хлопало множество дверей. По стенам – вешалки с одеждой, тазы, корыта, велосипеды, лыжи и всякая рухлядь. Там была диковинная сидячая ванна, в которой Лиля ее мыла, туалет с ржавым бачком под потолком и ручкой на длинной цепи, а в глубине – просторная кухня с топившейся дровами плитой, облезлой раковиной с гудевшим краном, кучей столов, табуреток и полок. Противно воняли керосинки и керогазы. На веревках раскачивалось разноцветное тряпье.

– Ты что, дочку себе нашла? А мужа-то все никак? – спрашивали Лилю любопытные соседки.

– Не ваше собачье дело! – отвечала красавица Лиля, помешивая в кастрюльке манную кашу.

Потом они вернулись в Ильинку, и она слышала, как Лиля уговаривала «папу» Юру забрать какого-то ребенка и удочерить. «Папа» обозвал Лилю дурой и проводил на станцию.

Вскоре приехала мама. Она и вправду оказалась очень красивой и нарядной, но к ней как-то страшно было даже подойти. Они с мамой перебрались в другой дом, совсем простой, деревенский, в конце улицы, и стали там жить «на квартире».

Маме надо было выходить на работу, и она привела ее к Александре Федоровне, которая жила напротив бабушки Тани. Муж Александры Федоровны, важный генерал Тимошенко, ездил на работу на серой «Победе» и часто подвозил свою дочку Таню в университет. Их двухэтажный красивый дом с большим садом, утопающим в цветах, тоже выходил на Октябрьскую улицу, как и бабушкин. Александре Федоровне заниматься хозяйством помогали девушка-горничная в белом крахмальном передничке и садовник, так что шестилетний ребенок, сказала она, на несколько часов в день ей будет не в тягость.

Похожая на строгую воспитательницу Александра Федоровна пообещала сделать из нее приличного ребенка: заставляла мыть руки перед едой, пользоваться носовым платком и культурно вести себя за столом. Обедали в столовой: круглый стол с белоснежной крахмальной скатертью, массивные ножи-вилки-ложки, кольца с шуршащими салфетками, красивые сервизные тарелки с картинками – для первого одни, для второго другие, а вместо закопченного огромного чугунка, как в Челябинске, супница с витыми золочеными ручками. Полагалось и третье – сладкий компот или клюквенный кисель в хрупкой небесно-голубой чашке с блюдцем, к которым было страшно прикоснуться.

После обеда ее учили читать, писать и рисовать цветными карандашами. В доме было много больших книг на немецком языке с картинками, переложенными прозрачными листочками, но их можно было смотреть только из рук Александры Федоровны. Ей очень хотелось прикоснуться к клавишам стоявшего в углу черного блестящего пианино, но это строго запрещалось: оно безраздельно принадлежало симпатичной надменной Тане, которая приезжала из Москвы, из своего университета, на выходной, а иногда и в будни. Таня по вечерам играла на пианино и была страшной задавакой, делая вид, что вовсе не замечает появления в их доме «чужого ребенка». «Что поделаешь, – вздыхала Таня, ни к кому не обращаясь, – наша мамочка с ее дворянским воспитанием готова опекать всех несчастненьких…» Нельзя было лазить по заборам и яблоням, есть немытые ягоды, трогать цветы и наступать на клумбы – только гулять по саду или тихонько играть во что-нибудь. И ни одной грядки! Как же они тут живут? Непонятно.

Первого сентября она в форме – коричневом платьице с белым фартуком и с белыми бантиками в косичках – отправилась в школу с дедом Борей: он нес ее портфель, а она, держась за его толстый мизинец, несла перед собой букетик астр из Тимошенковского сада. Двухэтажная деревянная школа, потемневшая от времени и невзгод, находилась на соседней улице, по пути на станцию. Там учились с первого по четвертый класс – девочки и мальчики вместе. Пожилой учитель Андрей Иванович посадил ее на первую парту в крайнем ряду у окна. В школе ей понравилось, только в туалет приходилось бегать на улицу.

Училась она легко, Андрей Иванович ставил ей пятерки и редко спрашивал, несмотря на вечно поднятую руку. Однажды ей понадобилось срочно выйти из класса, но учитель будто не замечал этого. Когда случилась катастрофа, Андрей Иванович озадаченно заглянул под парту и огорченно вздохнул. «Скажу, что разлила чай, если заругает». Хотя чай-то она в школу и не носила, как другие дети, которым давали с собой бутерброды и бутылочку с чаем или молоком. Ей никто такой «завтрак» не готовил. В обиду она себя не давала никому, да и драться-то в школе особенно не с кем было, а на улицу ее одну не пускали.

Пообедав у Александры Федоровны и сделав под ее надзором уроки, она гуляла в саду, а ближе к вечеру возвращалась домой «на квартиру» и ждала маму с работы. Семья, у которой они снимали комнату с террасой, была большая и крикливая, но хозяйка ее жалела и звала с ними ужинать, когда мама задерживалась. Как и в Челябинске – большая сковорода с жареной картошкой посреди стола, и все со своими ложками: кто успел, тот и съел.

Мама приносила с собой волнующие, незабываемые запахи «Красной Москвы». Она крутилась возле нее, пока та что-то готовила на электрической плитке, и старалась потихоньку дотронуться до ее платья или шелковых чулок, или нечаянно прикоснуться к рукам с ярким маникюром. Перед сном ей разрешалось забираться к маме в постель. И пока та читала ей «Федорино горе», она прижималась к ней и замирала от невыносимого счастья. Услышав: «Все, киска, пора спать!» – она с трудом отрывала руки от мамы и плелась на свою раскладушку.