К вечеру, часам к пяти, до нас стали доходить сведения, частично, не в порядке донесений, как того мы тщетно добивались, о сильных боях во всей левой колонне, боях, развивавшихся неблагоприятно для нас.

На это указывал и огонь неприятельской артиллерии. Разрывы его шрапнелей имели тенденцию распространяться в северо-восточном направлении, от Васимова, к Проневодову и далее; а направление выстрелов было как будто с юго-востока на северо-запад, то есть как раз под прямым углом к направлению наступления левой колонны. Иначе говоря, противник, по-видимому, появился и атаковал 35-ю дивизию и бригаду 61-й дивизии слева, во фланг им и даже несколько в тыл.

Настроение у нас в штабе резко изменилось. Командир корпуса, человек вообще спокойный, под влиянием нервного начальника штаба стал также нервничать. Положение его и в самом деле было трудное. Генерал далеко не решительный, тут, видимо, не знал, что предпринять. Обстановка была уже, несмотря на отсутствие информирующих донесений, почти ясна: 35-я дивизия и бригада 61-й дивизии получают удар оттуда, откуда мы больше всего и опасались, слева, во фланг. Но что можно было тут предпринять, чтобы изменить ее? Никакого резерва у командира корпуса не было. Сам он был далеко от поля событий. Никакой связи почти не было. Моя попытка выбросить вперед, в сторону 35-й дивизии, телефонную линию не давала результатов. Лучшим выходом, пожалуй, было самому ему с частью штаба выехать вперед, не ожидая больше выяснения обстановки и питаясь больше всевозможными частными сведениями, которые при неудаче всегда рисуют картину много мрачнее, чем она на самом деле есть. В руках у командира корпуса были находящиеся при штабе: 1 рота пехоты, 17-й саперный батальон, 1 эскадрон драгун и 1 сотня казаков. С таким резервом, когда в дело втянут весь корпус, конечно, многого сразу не сделаешь, но можно было надеяться по пути подобрать, остановить, устроить отходившие части. А там, бог весть, что могло быть: история ведь дает нам многое множество примеров, когда из ничего, казалось бы, создавалось не только кое-что, а очень многое. Во всяком случае надо было что-то попытаться предпринять. А этого сделано не было. Командир корпуса пребывал в том положении, которое характеризуется как худшее решение, когда нет никакого решения. Он все еще выжидал.

Часов около шести появились отходящие части 7-й кавалерийской дивизии. Одни из них проходили по дороге от Радкова через Новоселки и далее куда-то в тыл, другие – западнее Новоселок. Скоро вслед за сим разнеслась весть, что неприятельская кавалерия направляется на Новоселки с юго-востока. Опасность угрожала, таким образом, непосредственно штабу корпуса. Это вывело начальство из какого-то оцепенения. Роте приказано было занять южную и юго-восточную окраину деревни, эскадрону и сотне выдвинуться в направлении на д. Лиски для прикрытия штаба и освещения местности в этом направлении. Это все было, так сказать, прилично. А дальше было – неудачно. Начальник штаба посоветовал, что штабу немедленно надо уйти из Новоселок, отступить; куда – намечено было Старое Село. Немедленно поданы были автомобили и штаб помчался по дороге на Потуржин. Шаг был вдвойне неудачен. Вместо того чтобы отправить сначала обоз, учреждения штаба и вообще все, что в данный момент только мешало и связывало нас, а самим выбрать другой пункт, ближе к войскам и истинной обстановке, мы ушли дальше от этого, в еще большую неизвестность. Поспешный отъезд командира корпуса с личным составом штаба породил – иначе и быть не могло – паническое настроение в хозяйственной части штаба, в обозе и учреждениях. Все это, конечно, устремилось вслед за автомобилями. Несколько повозок было брошено по пути, просто отпряжены лошади и повозки брошены. А казначейство, контроль, суд приобрели такую инерцию, что казначей с сундуком выдохся только в Ковеле. Второе – путь отхода своего штаб выбрал нецелесообразно. Проще и логичнее было раз уж уходить, так уходить от неприятеля, то есть в сторону с. Телятин, а не почти мимо него, на По-туржин. Конница противника, от появления которой все и сорвалось с места, могла же наблюдать отступательное движение и действительно она его наблюдала, как мне лично пришлось в этом убедиться. Когда штаб собирался уходить из Новоселок, я по собственной инициативе попросился у начальника штаба поехать вперед для выяснения обстановки, хотя бы в районе, ближайшем к штабу. С собою взял трех казаков-конвойцев и по пути присоединил офицера связи, посланного с такой же целью. Сначала я направился по дороге на Радков. Эскадрон ротмистра Стрехи пошел в направлении на Лиски. По пути я встретил 2–3 эскадрона белорусских гусар[49]. Спрашивал у офицеров, откуда они, где остальные. Отвечали, что идут в тыл куда-то после «блестящей атаки». Приблизившись к лесу, что в 1½ верстах от Новоселки, мы спешились, вышли на южную опушку. Тишина. Никого. Достал бинокль и стал обшаривать всю впереди лежащую местность. Поле было пусто совершенно. Но через несколько минут я заметил неприятеля. Около батальона австрийской пехоты в строю вроде нашего строя «поротно» и роты «повзводно» спускалось по скату со стороны Васимова, направляясь на Радков. Я продолжал следить за ними. Но скоро батальон исчез в складках местности и пропал. Сколько я его ни ждал, он больше так и не появился. Никаких других частей противника, ни крупных, ни мелких, нигде больше не было видно.

Потеряв надежду далее проследить движение обнаруженного австрийского батальона, мы снова сели на коней и поехали влево на восток. Мне хотелось обогнуть находящийся здесь на самой нашей государственной границе другой лес и выйти в направлении на австрийскую д. Лиски, относительно которой еще днем ходили слухи, что она занята конницей противника. Деревня эта горела. Кроме того, я решил обследовать и упомянутый лес, нет ли в нем противника. Когда мы проехали с полверсты, заметили наш казачий разъезд (от конвойной сотни штаба корпуса), который вышел из упомянутого мною леса и по опушке направлялся к его северной оконечности, куда шли и мы. Для меня стало ясно, что в лесу противника нет. Когда мы огибали лес с севера, встретили дозор драгун от эскадрона ротмистра Стрехи. Я спросил их, где эскадрон; они мне его показали. Стреха собирался уходить на Новоселки, считая свою задачу по прикрытию отхода штаба корпуса исполненной. Я попросил его задержаться и предложил обследовать со мною местность между лесом и д. Лиски до этой последней. Он согласился.

Скомандовал эскадрону разомкнуться, после шеренги были разведены на большую дистанцию. Командир эскадрона поехал впереди эскадрона, рядом с ним я. Офицеры эскадрона – перед своими взводами. Вперед вдоль леса был выслан дозор с целью наблюдения за лесом[50].

Двигаться нам пришлось сначала по лощине, поднимаясь к гребню, который шел перпендикулярно нашему направлению, на линии д. Лиски, которая сначала не была видна. Неизвестность, что нас ждет впереди, невольно заставила всех нервно насторожиться до крайности. Нервные же окрики ротмистра Стрехи на людей эскадрона и его команды таким необычайно крикливым голосом, что я даже не узнавал командира эскадрона: голос был как будто не его. И замечательное психологическое явление: вся эта крайняя нервная напряженность через голос командира тотчас передалась не только людям, но даже коням и настроила их подобным же образом. Шли мы шагом, поднимаясь на гребень. Когда мы его почти достигли и перед нами открылись влево дымящаяся д. Лиски, впереди, за гребнем, лощина, а за ней дальше подъем на командующую высоту, вершина которой увенчана была каким-то кладбищем с группою деревьев, – раздались ружейные выстрелы, не часто, но и не редко. Пули засвистели над нами с характерным щелканьем. Ясно было, что нас заметили и стали обстреливать. Раньше, чем мы успели с ротмистром сообразить, откуда и что, как весь эскадрон в мгновение ока, что называется, повернул и галопом понесся обратно, к исходному положению в лощину. У меня было впечатление, что в этом «маневре» уже не мы, а лошади, инстинктивно чувствуя впереди опасность, управляли нами. По крайней мере, когда я попытался снова взять управление моим животным, – молодая кобылица, первый раз под седлом, – то мне это абсолютно не удалось, пока эскадрон, окрикиваемый командиром, не пришел в себя и не остановился. Переглянувшись с ротмистром, мы оба засмеялись, хотя еще и нервным смехом, что «драпанули»-таки под огнем. И словно желая загладить свой неблаговидный проступок, мы одновременно, без слов почти, решили, что попытку надо повторить. Несколько команд, резко произнесенных, и повернутый эскадрон снова пошел вперед.