Мальчишка-мартышка — как окрестил его полковник — еще раньше унес его превосходные ботфорты с кисточками и надраил их до иссиня-черного блеска. Три пенса одной серебряной монетой послужили более чем щедрым вознаграждением за старания, и казалось, мальчуган и вовсе проникся безграничной преданностью этому элегантному постояльцу, чей экипаж и лошади своим великолепием потрясли его до глубины души. Никто и ничто в Кесвике не могло вызвать подобного восхищения, к тому же, заехав за угол гостиницы, Дэн даже позволил ему подержаться за поводья.

Хоуп постарался одеться не слишком вызывающе, но все же так, чтобы подчеркнуть свое положение в обществе. Его новые рейтузы, только что отчищенные до кипенной белизны, имели пару карманов с потайными отделениями для часов. На шею он повязал модный галстук из великолепной ткани. Однако же эта деталь туалета служила не столь для красоты, сколь скрывала достаточно болезненный фурункул на шее, давно назревший и готовый прорваться в любой момент. Гордясь собственной внешностью и с тщеславным вниманием относясь к своей физической форме, Хоуп стыдился подобного изъяна и потому старательно скрывал его. Затем он надел прекрасно сшитый темно-зеленый сюртук, черную фетровую шляпу и взял в руки дубовую трость со свинцовым набалдашником.

Неторопливо прогуливаясь по улочкам Кесвика, он заметил несколько восхищенных взглядов, брошенных в его сторону, и это весьма польстило его самолюбию. Тем не менее Хоуп в полной мере убедился, что покрой и изысканность его одежды не столь уж исключительны. По крайней мере несколько человек не уступали ему в этом отношении. Например, двое молодых людей атлетического телосложения, облаченные в щегольские костюмы по последней моде, неспешно двигались за группой молодых дам, возглавляемых более старшей — судя по внешнему сходству, их матерью. Или же мужчина в летах, явно продолжавший следовать всем капризам моды, несмотря на то, что давно переступил порог юности.

Прогуливаясь по улицам городка, на который уже начинала опускаться вечерняя прохлада, Хоуп погрузился в счастливые мысли о будущих планах, о семье и деньгах. «Полковник Хоуп, — время от времени напоминал он сам себе мысленно, — ваш покорный слуга, мэм». Он старался нарисовать в своем воображении яркую картину знакомства с некоторыми из этой благополучной публики, представляясь им путешественником по Озерному краю. Родившийся и воспитанный в многолюдном Лондоне, он решил посвятить лето восстановлению здоровья и сил в этом благословенном краю, среди озер и холмов. Кесвик считался одним из лучших курортов — парусные гонки, пикники, танцы, хорошая компания и всевозможные удобства, что может лучше привлечь состоятельных путешественников? И те, кто приезжал сюда, были богаты, очень богаты. К тому же они посещали этот курорт не только ради здоровья и отдыха. На всем белом свете невозможно было сыскать лучшего места, нежели Кесвик, чтобы на несколько месяцев сокрыть от нескромных взоров свою юную дочь и, пока ее девичья честь в безопасности, подыскать для нее удачную партию.

Кесвик импонировал ему во всех отношениях. Еще в юные годы он не раз посещал северные торговые города, и этот отличался той же чистотой и аккуратностью, как и те, что ему доводилось видеть. Кое-где виднелись дома, построенные в весьма недурном вкусе, ни одной церкви поблизости с ее занудными проповедями и наставлениями, зато множество магазинов, гостиницы, конторы… к тому же в городе имелся настоящий музей, во всяком случае, так сказал ему Вуд, и еще парочка достопримечательностей. Но что больше всего понравилось полковнику Хоупу, так это явные признаки развивающейся промышленности. Беспрерывное движение по широкой центральной улице весьма впечатляло: лошади, запряженные в легкие экипажи и двуколки, проносились в оба направления, копытами поднимая пыль. Все вокруг говорило о процветании ремесел: седельщики, кожевники, слесари, каменотесы, ткачи, портные, изготовители шерсти, печатники, торговцы мануфактурным товаром, кузнецы, жестянщики, пивовары, шляпники, пекари, и бакалейщики, и сапожники. И все это складывалось в неразрывную цепь ремесла и торговли. Крепкий запах навоза витал в воздухе, раздавались крики детей, из мастерских и ремесленных дворов доносился шум, который не могли заглушить ни топот несущихся лошадей, ни гомон праздной толпы. Хоуп никогда не отдавал себе в этом отчета, но именно такое вот слияние торговли и ремесла, некая гармония маленького городка давала ему успокоение и оптимизм, помогавший выжить в этом суровом мире. Подобных чувств он не испытывал нигде — ни в деревне с ее простыми нравами, ни в большом городе. Лондон представлялся ему все тем же ульем, наподобие Кесвика, только симфония его звучала гораздо внушительней.

Ром и вино, пары которого все еще не выветрились, подействовали на него умиротворяюще, и, придя в хорошее настроение, он повернул прочь от ремесленных кварталов города, направившись прямиком к озеру Дервентуотер, которое Вуд называл не иначе как Кесвикским озером. Хозяин гостиницы не без основания рассудил, что коль скоро Хоуп путешествует по Озерному краю, то наверняка пожелает прогуляться по берегу.

Он следовал за публикой, которая с нарочитой неторопливостью двигалась в сторону озера, время от времени приветствуя кого-нибудь любезным кивком и тем самым исподволь прокладывая себе путь в это избранное общество сибаритов. Искалеченная нога начала слегка ныть от долгой ходьбы, однако до южной оконечности города оставалось совсем немного, и Хоуп не без основания рассудил, что в этом прославленном краю, куда толпы путешественников приезжали восхищаться дивными красотами, ему и самому не мешало бы прослыть человеком утонченным и страстным поклонником природы. К тому же на ум ему вдруг пришло дивное изречение одного из друзей Кембла: «Если ты сам сумеешь поверить во что-то, то сможешь убедить в этом кого угодно». Возможно, ему понадобится такая вера в «природу», и, может статься, от этого будет многое зависеть.

Хоуп остановился на самой вершине Монашьего утеса, глядя вниз на отвесные скалы, носящие название «Челюсти Борроудейла», и ожидая некоего откровения свыше. Именно о таких дивных пейзажах, как этот, сочиняли бесчисленные стихи великие поэты, их изображали маслом на холсте маститые художники. Налюбовавшись местными достопримечательностями во время своей поездки по этим восхитительным местам, Томас Грей назвал Озерный край «Блаженным долом». А после того, как вышли его путевые заметки, писатели и поэты гурьбой ринулись в эти благословенные Богом места, дабы исследовать и одновременно насладиться божественной гармонией, которая во всей своей красе блистала перед восхищенными взорами. Здесь и в самом деле глаз радовало удивительное сочетание высоких холмов, глубоких долин, синих озер и рек и еще то, неуловимое, что Колридж называл «пространство, вызывающее душевный трепет». Одна из первых великих работ маслом, выставленная в Королевской академии искусств Тернером несколько лет назад, называлась «Утро в Конистонских холмах». Полотно было написано всего в нескольких милях от того места, где сейчас стоял полковник Хоуп, вглядываясь в бескрайний ландшафт. В те годы Тернеру едва минуло двадцать три, именно тогда была выставлена его картина. Однако уже в те дни художник сумел увидеть в этом пейзаже истинный рай: нижнюю часть картины занимал склон, уходящий во тьму, в то время как верхняя часть представляла собой мир света — бесплотного и одновременно олицетворявшего собой саму бесконечность.