я услышал его шаги, он вышел из комнаты и пошел в ванную, а потом до меня донесся звук льющейся воды. Он открыл кран на полную.

Я оставил бюро и пошел наверх. И остановившись у двери, услышал кроме воды кое-что еще.

Как объяснить. Шум.

Что-то вроде стона. Он звучал как быстрое тяжелое дыхание с неким призвуком. Теперь, задним числом, я понимаю, что надо было заходить сразу. Но я не стал. Должен сказать, мое бездействие было не родительской заторможенностью, а, скорее, отцовской интуицией. Когда мужчина слышит, как его сын-подросток постанывает в ванной, есть смысл не вмешиваться. Так что я отступил и изо всех сил постарался не задумываться о происходящем. Мне все еще казалось, что есть вещи, в которые родители не должны влезать. Я думал, что оберегаю сына от его собственного стыда.

И только когда он начал выразительно подвывать, я решил вмешаться.

– Рубен? Что ты там делаешь?

Он не слышал. Точнее, не ответил. Вода шумела, так что я повторил громче.

– Рубен? Тебе правда нужно столько воды?

Теперь, подойдя поближе, я понял, что эти звуки выражали боль, а не наслаждение.

Он закрыл кран. Я слышал его тяжелое дыхание.

– Пап… – сказал он. – Я просто… Я… Я не…

В его голосе звучали боль и паника. Я нажал на дверь. Он ее не запер. Может, забыл. А может, подсознательно хотел, чтобы так произошло. Чтоб я распахнул дверь и увидел то, что увидел, и вижу до сих пор, словно все случилось секунду назад.

Твой брат стоял перед зеркалом и глядел на мена полными ужаса распахнутыми глазами. Я не сразу заметил, что в раковине что-то лежит. Но я увидел кровь. Она текла из глубокой блестящей раны на его левой щеке.

– Господи, Рубен, что ты делаешь?

Он не отвечал. Я думаю, ему было стыдно, но все нужные мне улики лежали в раковине. Там была его зубная щетка с розовой от крови щетиной.

– Это ты сделал?

Я снова посмотрел на рану и понял, откуда она взялась. Он пытался счистить свое родимое пятно. Он все это время стоял и сдирал щеткой кожу.

– Рубен, – я смягчил голос. – Рубен, зачем ты…

Стыд, боль, текущая кровь обессилили его. Он побледнел и зашатался, словно вот-вот потеряет сознание. Я быстро подхватил его.

Я осмотрел его рану. Заклеил щеку пластырем. Дал ему парацетамол.

– Не хочу, чтобы Брайони узнала, – сказал он.

– Я ей не скажу, – ответил я. – Скажем ей, что ты поранился, когда играл в регби.

– Я не играю в регби.

– Ну в футбол.

(Ты ведь так и не поверила? Зато теперь ты хотя бы знаешь, что это не Рубен соврал.)

Конечно, я спросил его, зачем он это сделал, но ответа так и не получил.

Я утешил его, по-отцовски традиционно, и самонадеянно решил, что ему стало немного легче. На самом деле он, видимо, просто хотел как можно скорее уйти из ванной и от своего любопытного родителя.

Я остался смывать последние следы крови с щетки.

Даже когда все закончилось, я не закрывал кран, и мне было плевать на расход воды, и какое-то странное облегчение приносил шипящий звук, с которым она лилась на белые щетинки и дальше в слив.

Давай, Теренс! Выбирайся из этих зыбучих песков, пока не увяз окончательно.

Эпизод следующий: Синтия и ее ужин в ресторане.

Да. Ты не пошла с нами, помнишь?

– Брайони! – позвал я. – Брайони, бабушка пришла. Ты готова?

Синтия стояла у зеркала, поправляя пальцами свои свежеокрашенные черные волосы, принимая разнообразные театральные позы.

– Лиз Тейлор отдыхает, – произнесла она.

Я снова позвал тебя.

– Брайони? Брайони!

– Теренс, она что, тебе не сказала?

– Не сказала?

Синтия указала черным ногтем на твою комнату и прошептала:

– Другие планы.

– Что?

– Она мне звонила час назад.

– Звонила?

– С мобильного.

– Звонила тебе с мобильного? Когда?

– Я же сказала, – раздраженно ответила Синтия. – Час назад.

– Боюсь, Синтия, это ошибка. Она обещала пойти с нами, так что она пойдет. Брайони? Брайони!

Снаружи сигналил таксист.

– Брайони! Брайони!

Твой голос, откуда-то сверху.

– Что?

– Почему ты сказала бабушке, что не пойдешь с нами?

– Я еду к Имоджен, – с подчеркнутой холодностью ответила ты.

– К Имоджен?

Пальцы Синтии быстро сыграли четыре беззвучных ноты на моей руке. Ногти блеснули, как украшения из оникса.

– Похоже, ее подруга очень расстроена, – прошептала она. – Она рассталась с парнем, и ей нужна компания Брайони. Ты же знаешь, что девчонки любят ночевать друг у дружки. Идем, Теренс, не устраивай бучу.

Я поднялся наверх, и ты протянула мне заранее приготовленный листок с адресом и телефоном Имоджен. Наверняка ты была уверена, что этой информацией я не воспользуюсь.

Третий низкий гудок клаксона такси и голос Синтии.

– Поехали, Теренс, мы опоздаем!

И я гляжу тебе прямо в глаза.

– Там будете только вы с Имоджен?

Умелая демонстрация невинного взгляда.

– Ага.

– Позволь узнать, на чем ты туда поедешь?

– Имоджен знакома с одним сутенером в нашем районе, он любезно предложил меня подбросить, – сказала ты, поддразнивая. – Меня заберет мама Имоджен.

– Ладно, – сказал я, подумав о Синтии. – Я тебе доверяю.

Даже если б это было правдой, я все равно бы всю ночь паниковал.

Наше такси проехало мимо автомобильной аварии возле ипподрома. Разбитая машина, вздыбившаяся, как разозленный кот, упершаяся носом в ограждение.

– Бедняга, – сказала Синтия, когда покрытого одеялом потерпевшего заталкивали в машину «скорой помощи».

– Да, – ответил я и подумал – мне бы уметь сочувствовать, как твоя бабушка. Лучше бы я беспокоился о жертве аварии, чем о своей дочери, едущей на заднем сидении чужой машины в дом, который я никогда не видел.

В «Бокс Три» я весь вечер улыбался и кивал, и устроил себе несварение желудка, жадно набросившись на поджавшего губы палтуса, и слушал историю Синтии о давнишней постановке «Бури».

Я почти ничего не помню об этих людях.

О ее старых друзьях из любительского театра.

То есть, нет, я помню одного или двоих. Я помню Рэя. Раздражающий мужчина с лицом керамического человечка, с энтузиазмом коверкающий мое имя: «Что ж, Терри… Да, Тел?.. Передай, пожалуйста, вино, Теззер».

Он забрасывал меня цитатами, а его жена сидела рядом, сникшая и неприметная.

– «Но тот, кто стремится быть героем, должен пить бренди!» – сказал он, откидываясь на спинку стула и изучая винную карту. – Это доктор Джонсон, вдруг ты не знал. Ты будешь бренди, Телли?

– Нет, – ответил я. – Не пью.

Он погладил свой несуразный подбородок и как-то надменно на меня посмотрел.

– Ни за что бы не подумал, – сказал он.

Кажется, именно тогда Синтия начала громко рассказывать об уроках рисования с натуры.

– Ты бы смог раздеться, Тел? – спросил керамический человечек. – В смысле, во имя искусства?

– Нет. А вы?

– Что ж, если старый Олли Рид [2] смог это сделать, то с чего бы я не смог? – ответил он.

Мне на помощь пришел сидящий рядом мужчина. Этот гомосексуал. Седовласый, в свитере канареечного цвета, похожий на тщательно выбритого верблюда. Думаю, ты его видела раньше. Он играл вдову Твенки в пантомиме «Аладдин» несколько лет назад. Майкл. Кажется, они так его называли.

– Не знаю, Рэй, – казал он. – Ты больше похож на Олли Харди [3], чем на Олли Рида.

Над столом грянул дикий хохот, а керамический человечек бросил