Те же разговоры продолжались за ужином. Герцог говорил мало, отчасти потому, что не очень интересовался философией, а отчасти потому, что был слишком обеспокоен взглядами маркизы, обращенными все время в одну и ту же сторону, и молчаливым диалогом, который, казалось, связал ее с гостем. Герцог пребывал в дурном расположении духа.

По окончании ужина, когда разговор иссяк, компания распалась. Философа провели в его комнату, а герцог под присмотром аббатов удалился в свою. Венафро поднялся в башню описывать гербарий. Маркиза сидела в опочивальне перед зеркалом и задумчиво расплетала длинные черные волосы.

Неожиданно в ее дверь решительно постучали. Она подскочила, уже зная, кто там. Рука, лежащая на задвижке, чуть-чуть задрожала.

– Я пришел рассказать вам историю Изольды, – сказал философ.

– Вы не устали, синьор?

– Я отдохну позже, – ответил мужчина, закрывая за собой дверь.

После долгой зимней ночи заря встала над миром, погруженным в снега. Тумана больше не было, но пошел густой, сильный снег, который потихоньку накрыл все предметы мягкими белыми шапками. Философ почувствовал его приход еще прежде, чем увидел его, угадал по молочно-белому свету из узенького окна и по царившей в мире глубокой тишине. Острое желание выпить горячего молока заставило его подняться.

В спящем замке каминов еще не разжигали. Философ направился туда, откуда слышал слабое шевеление жизни; он спустился по длинной лестнице, которая по мере продвижения становилась все уже и темнее, и углубился в столь же узкий коридор, в котором витал теплый запах молока и дыма. Он оказался на огромной кухне, освещенной жарко горящим камином. На прочной цепи над огнем весело кипел котел с молоком, вокруг которого хлопотало несколько слуг.

– Добрый день, – сказал Венафро, слегка приподнявшись над скамейкой, на которой он сидел верхом.

В этот момент философ заметил в слабо освещенном углу кухни то, на что вначале не обратил внимания. На толстых крючках, вбитых в стену, висели целые ряды котлов и медных сковородок; вдоль этой же стены стоял длинный и тяжелый еловый стол со скамьями по обеим сторонам. На скамье, около прохода, сидел Венафро и пил из плошки горячее молоко.

– Хотите молока? – спросил у молодого человека Венафро и, подав слуге знак обслужить гостя, продолжил: – Как же быть, если разрушается принцип, согласно которому из определенной посылки вытекает определенное следствие?

Философ немного помолчал, а затем ответил:

– Я не говорю, что он повержен: это может быть так, равно как может быть правдой и противоположное. Например, – продолжил философ, указывая на одну из самых больших сковородок, висящих на стене; это была сковородка с очень длинной ручкой, от которой в темноте расходились красные всполохи, – эта сковородка висит на прочном крючке, значит, сковородка не может упасть, если верить принципам однозначности причинно-следственной связи, не так ли? Кто нам может гарантировать, однако, что сковородка действительно не упадет?

В этот момент в темноте послышался шорох, и философ заметил, что в темноте, прямо под сковородкой сидел на скамье один из аббатов; он сидел там чуть-чуть скорчившись, наверное, потому, что сильно страдал от холода, что, как известно каждому, является одним из признаков болезни крови. Философ рассеянно кивнул тому, кого прежде не заметил в темноте, и продолжил:

– Я утверждаю, что она может и упасть, несмотря на прочность крючка; причины ее возможного падения мне неведомы, но упасть она может.

После его слов послышался шорох посильнее, и все различили в полутьме силуэт встающего аббата, который, не попрощавшись, вышел из кухни.

– Кто это? – спросил философ у Венафро.

– Аббат Челорио, старик, мучающийся от холода. Он все время сидит здесь в кухне, поскольку это самый большой камин в замке и огонь в нем никогда не угасает, даже по ночам. И он всегда сидит на одном и том же месте, прямо под самой большой сковородкой, потому что нет теплее места на кухне. Но скажите мне: если бы в нашем случае сковорода все же упала бы, причина была бы – причина, которой мы можем и не знать. То есть принцип причинности спасен.

– Но не в том смысле, о котором я говорил, – возразил философ, – ибо в этом случае следовало бы сказать так: хотя сковорода и висит на крепком крючке, она падает. А какая могла бы быть этому причина?

Действительно, какая причина?

– Ну конечно же, дьявол, монсиньор, – сказал, смеясь, философ. – Когда случается что-нибудь неподвластное нашей логике, это козни дьявола!

Слуги, услышав, что речь зашла о дьяволе, прекратили работать и уставились на философа.

– И разве дьявол, – продолжил он, смеясь, – не живет охотнее всего в каминах? Как и везде, впрочем, где потрескивают языки пламени. И не один. Прошу заметить: поворошите золу, и они выскочат оттуда дюжинами; брызните воды на огонь, и вы услышите, как они яростно затрещат; а уж если рядом с камином сидит святоша…

Слуги в испуге смотрели на огонь.

– Закрепите этот крюк, монсиньор! И тогда, может статься, принцип причинности восторжествует! – С этими словами молодой человек направился к дверям вместе с Венафро.

– А красивая, однако, сковородка! – сказал философ, бросив на нее с порога последний взгляд.

– Действительно, замечательная, – подтвердил Венафро. – И было бы очень жаль, если бы от падения она погнулась.

– А зачем ей такая длинная ручка?

– Чтобы переворачивать блины, – ответил Венафро. – Прямо сегодня вы сможете увидеть ее в действии. Очень увлекательное зрелище: двое слуг держат ее за ручку и по команде подбрасывают вверх ее содержимое. Сегодня будут печь лепешки. Я видел, что слуги перетирают с молоком каштановую муку.

– Я хотел бы на это посмотреть, – сказал философ, направляясь в свою комнату.

Несколько позже, когда уже приближался час трапезы, Венафро постучал в комнату философа, чтобы пригласить его посмотреть на сковородку в действии. Это было поистине замечательное зрелище. Кухню освещали смоляные факелы, размещенные по стенам; все слуги были очень оживлены. Раздавалось звучное пение в четком ритме, время от времени прерываемое очень громким «опля! ». Два дюжих молодца голыми руками держали огромную сковородку за ручку над сильным огнем, а другие длинными кочергами шевелили угли. Еще двое молодцев стояли наготове, чтобы сменить первую пару в любой момент. Все слуги на кухне громко пели, и при каждом «опля!», которое выкрикивалось во все горло, они подбрасывали сковородку кверху, и лепешки, разбрызгивая в воздухе капельки жира, перевернувшись, снова падали обратно. К пению примешивались смешки, что создавало вместе веселый шум. Венафро и философ стояли на пороге и, смеясь, смотрели на эту сцену, окутанную клубами дыма и жаром. Аббат Челорио сидел на своем обычном месте.