1

Тридцать первого октября 1920 года под командованием Петра Николаевича Врангеля началась эвакуация Добровольческой армии из Феодосии. Сто двадцать шесть судов увозили солдат, офицеров и тех гражданских, которым удалось всеми правдами и неправдами попасть на корабли. Матросы благодарили Бога за то, что море было тихим, небо ясным и потому им удалось без происшествий войти в турецкие воды. Лишь два стареньких судна разбились при входе в Босфор; кто вплавь, кто на лодках добирались до берега. Остальные суда три недели стояли возле Константинополя на карантине.

Шли корабли под французскими и русскими флагами. Французы просили Врангеля опустить Андреевский флаг, но тот ответил: «Пока мы существуем как армия, у нас есть своя честь и свой флаг». Из-за этого строптивого генерала союзники — французы и англичане — вместе с турецкими властями долго обсуждали вопрос о расселении русской армии. Наконец Врангель договорился с французами, и было решено разделить прибывших русских на три лагеря. Донским казакам повезло — им разрешили разместиться поближе к Константинополю. Терцев и кубанцев отправили на остров Лемнос. Моряков загнали в бухту Бизерта, а из оставшихся было решено сформировать 1-й армейский корпус и поселить их в Галлиполи. Командовать военным лагерем в Галлиполи было поручено приплывшему на «Саратове» генералу Александру Павловичу Кутепову. Ему сразу доложили, что турки называют это место «долиной роз и смерти». Вокруг галлипольской полуразрушенной крепости было много мелких речушек, а вдоль их берегов цвели роскошные розовые кусты. Но приближаться к этим благоухающим зарослям было опасно: они кишели ядовитыми змеями.

В первый раз Кутепов решил самостоятельно, без помощников, лишь с проводником осмотреть место будущего военного лагеря. Он взобрался на лошадь, выданную ему союзниками, молча кивнул головой проводнику-турку и медленно двинулся в путь. «Сегодня уже двадцать второе — конец ноября». Тяжелый ком сдавливал грудь генерала, дышал он медленно, в такт неторопливому шагу лошади. Когда Кутепов наконец добрался до долины и стал пристально ее разглядывать, он понял, что самые мрачные предчувствия его оправдались. Две небольшие турецкие фермы, разрушенные стены крепости и удушающе сладкий запах роз. «И это все?» — вырвалось у русского генерала. В это гиблое место ему предстоит везти своих офицеров и солдат, измученных тифом, голодом, горечью поражений… Кутепов слез с лошади и присел, разглядывая у себя под ногами серые камни, осыпавшиеся из разрушенной крепостной стены, потом, расположив несколько камней в строгом геометрическом порядке, резко встал, выпрямив спину. Решение было принято: единственный способ спасти физический и боевой дух русской армии — это устроить настоящий боевой лагерь, со строжайшей дисциплиной и налаженной системой военного и обучения.

Предчувствуя опасность, исходившую от деморализованного войска, Кутепов понял, что первым приказом, который он отдаст местному офицерскому командованию, будет приказ о всеобщей занятости каждого жителя лагеря. Никто не должен болтаться без дела, иначе собранные из разных частей и родов войск русские воины превратятся в сброд пьянствующих и нищенствующих бродяг. Солдаты с бронепоезда, где служил Гайто, были записаны в галлиполийские остатки. Так рядовой Гайто Газданов попал в один из самых дисциплинированных и строгих лагерей, несколько лет окружавших кольцом Константинополь.

2

«И это все?» — вырвалось у рядового Газданова, когда он получил от союзников палатку, кирку, лопату и треть фунта хлеба. После мучительного плавания на корабле он, как и многие солдаты, ожидал покоя, необходимого достатка и тепла. И вот теперь в который раз Гайто вспомнил слова генерала Врангеля при прощании с кораблями в Феодосии: «Мы идем на новые страдания и лишения в полную неизвестность!» Город в это время уже занимали большевики. Врангель последний раз подъехал на катере к берегу, кто-то в него выстрелил, но, к счастью, не попал. После этого генерал отправился прощаться с крейсером «Генерал Корнилов», потом — в Ялту, организовывать дальнейшую отправку. А обреченные на «новые страдания» изгнанники отправились в плавание.

Запасы пресной воды и еды исчезали стремительно, так что к концу пути на судне среди рядовых и младших офицеров начался голод. Пайку, которую выдавали на несколько человек, разделить на равные части было невозможно, поэтому быстро стали применять принцип распределения продуктов, названный «кому?». Его принесли с собой солдаты, участвовавшие в германской войне: один режет хлеб и тычет пальцем «кому?», а второй, отвернувшись, называет фамилию. Но вскоре пайки стали так малы, что делить уже было почти нечего. Однако среди штабных и пристроившихся к ним штатских продукты распределялись в достаточном количестве. Однажды дежуривший по бригаде офицер зашел в штабную каюту, чтобы обратить внимание ее обитателей на существующий порядок раздачи еды, а в ответ услышал: «Никто не просил стольких грузиться, лучше бы оставались в Совдепии, а недовольных можно и за борт». У офицера, изнуренного голодом и морской качкой, не было сил протестовать, и он просто тайком раздал Гайто и его товарищам по горстке муки, из которой они испекли на трубе паровой лебедки несколько пресных лепешек. Все решили терпеливо ждать берега.

По прибытии в Константинополь их судно около недели стояло в городском порту не разгружаясь. «Карантин», — пояснил капитан. За это время пассажиры совсем отощали от голода и жажды. К кораблю постоянно подплывали турецкие лодки с продовольствием, но денег почти ни у кого не было. Хитрые турки привязывали корзину к веревкам, спущенным с палубы, и предлагали положить туда ценные вещи. Кто-то не выдерживал и отдавал последние часы, обручальные кольца или именные портсигары в обмен на несколько персиков, горсть орехов и кусок халвы. Опершись на перила и разглядывая аппетитные хлебцы, которые накладывал турок в очередную корзинку, Гайто в задумчивости достал из кармана любимые часы — подарок бабушки, на которых была выгравирована надпись «Не теряйте меня, пожалуйста. Кисловодск, 15 мая 1916 года». Мутная портовая вода расплылась перед глазами, и ему чрезвычайно ясно представились сухие бабушкины руки, держащие холодный круглый предмет.

«Эту надпись велела сделать моя бабушка после того, как я потерял другие часы, подаренные мне месяцем раньше в день моих именин. Надпись имела еще и другой смысл — так как незадолго до этого я, обидевшись на то, что меня не взяли на охоту, потом не повезли в гости к одной родственнице, только что приехавшей из-за границы — решил уйти из дома и, действительно, провел двое суток, гуляя по парку и ночуя в лесу. Родные мои подняли на ноги полицию, искали меня повсюду и, наконец, поймали в ресторане, куда я пришел обедать на последние деньги и где меня выдал мой белый костюм, необычайно испачкавшийся от лежания на траве и земле. Меня привели домой, и через два дня после этого я получил в подарок часы, причем бабушка, передавая их мне, сказала:

– Пойди, пожалуйста, покажи их твоей матери. Пусть она тоже прочтет эту надпись.

Мать прочла ее и, улыбнувшись только одними глазами, объяснила мне:

– Вот ты и стал сокровищем, которое нельзя терять. Эта надпись значит: ты не должен терять часы, а я не должна терять тебя» (роман «Алексей Шувалов»).