– Мы видели на привязи пони у твоего дома и белье, сохнущее на ветру.

Пастух выдержал ее взгляд.

– Лошади попались мне на пастбище. Я ничего не крал. Если они им нужны, пусть приходят и забирают. И белье тоже, только пусть заплатят жене за стирку.

– Разумеется, – отозвалась Мириэл, едва не прыснув со смеху при виде выражения праведного негодования на лице пастуха. Что бы ни говорила Годифа о честности старика Уинстэна, она сомневалась в том, что король Иоанн когда-нибудь вновь увидит своих коней, рубашки и ночной горшок.

Пастух прокашлялся и обратился к Годифе:

– Вы можете обработать ногу прямо здесь. Я еще побуду тут какое-то время.

– Хотя дальнейшие поиски бесполезны? – невинно поинтересовалась Мириэл.

– Нужно, чтоб видели, как ты стараешься, разве нет? – Он сел и принялся разматывать повязку.

Оставив Годифу с пастухом, Мириэл повернула мула и погнала его к береговой линии. Под порывами дующего с моря ветра, так и норовившего сорвать с нее белый платок послушницы, у девушки слезились глаза; едкий соленый воздух обжигал легкие. На проложенной гати она заметила фигуры знатных особ в ослепительно ярких плащах с меховой опушкой, надзиравших за ходом поисковых работ. Мириэл представила, как они, повторяя судьбу уничтоженного накануне обоза, тонут в водах наступающего моря, и, невольно содрогнувшись, поспешила изгнать ужасную картину из головы, вместо этого задумавшись об утраченных сокровищах.

Если кому-то удастся их найти, этот человек станет владельцем королевского – в самом прямом смысле слова – состояния. В воображении она видела, как сама выкапывает корону из ила и поднимает ее на вытянутых руках и золото мягко переливается на свету. Интересно, сколько бы дали за такую драгоценность? Наверно, очень много. Вполне хватило бы на то, чтобы откупиться от монастыря и начать новую жизнь. У нее появились бы новый дом, сытная пища, красивая одежда. Она стала бы жить так, как считает нужным, Ни в чем не зная отказа. Губы девушки тронула улыбка. Организовала бы свое собственное суконное производство, лучшее во всей Англии. И еще…

– Сестра Мириэл! – ворвался в ее грезы наяву настойчивый голос Годифы. Корона исчезла. Перед ней вновь простирались лишь продуваемый ветром голый берег и дельта, где трудились люди, с переносных плетней методично прощупывавшие шестами каждую пядь обнаженного дна.

– Иду. – Девушка повернула мула.

– Почему ты отъехала?

– Хотела посмотреть, что происходит.

– Да, но…

– Мать-настоятельница пожелает узнать подробности, – быстро перебила монахиню Мириэл, пока та не начала читать ей наставления, – Мы дадим ей более точные сведения, если увидим' все своими глазами.

Годифа сощурилась и хмыкнула, неохотно признавая ее правоту, потом натянула поводья.

– В любом случае пора возвращаться. Скоро колокол начнет звонить девятый час.[2]

Потом к вечерне, потом к ночному богослужению, мрачно думала Мириэл, и ничего, кроме сухаря и маленькой чашки слабого травяного отвара для поддержания сил и духа. Украдкой поморщившись, ока последовала за старшей монахиней.

Пастух, уже с чистой повязкой на больной йоге, почтительно поклонился, когда она проезжала мимо, и захромал к берегу, теша себя мечтами о королевском золоте.

Подавив зевок, Мириэл сменила позу на жесткой деревянной скамье на хорах и стала повторять за священником текст богослужения. Слова она знала наизусть. Как бы ее разум ни противился, память с легкостью впитывала псалмы. С каждой исполненной фразой сокращался период ночного бодрствования в часовне и приближался заветный час первого из двух посещений трапезной. И хотя на завтрак ее ждали лишь ячменная каша, сваренная на воде, и чашка эля, в пустом желудке нещадно урчало. Ей никогда не удавалось поесть досыта.

Она бросила взгляд на восточное окно над алтарем, но жемчужные стекла были темными: еще не рассвело. Ей впервые предстояло провести зиму в монастыре, и эта мысль вселяла в нее ужас. У нее уже сейчас отмерзали ноги, а голос возносился к стропилам в облаках пара от дыхания.

Мириэл увидела, что сидевшая рядом с ней сестра Адела, такая же послушница, как и она, клюет носом, а голова ее безвольно клонится из стороны в сторону. Прежде чем Мириэл успела разбудить ее, спящую девушку заметила сестра Юфимия, и вместо дружеского толчка в бок сестра Адела получила сильный удар по костяшкам пальцев ивовым прутом. Юная послушница резко выпрямилась, прикусив губу, чтобы не закричать от боли. В ее глазах заблестели слезы.

В Мириэл вспыхнули гнев и жалость. Она сама не раз становилась жертвой этого прута. Сестра Юфимия била ее за малейшую провинность. Теперь, лишившись возможности срывать зло на Мириэл, монахиня искала среди послушниц новую жертву.

Мириэл с омерзением посмотрела на Юфимию. Та отвечала ей вызывающим и угрожающим взглядом. Прут в ее руке дернулся, но она воздержалась от его повторного применения. Благодаря вмешательству матери настоятельницы два дня назад Мириэл на время обрела неприкосновенность.

Утренняя заря неохотно осветила витраж над высоким алтарем, и святая Екатерина, принимающая мученическую смерть на колесе, засияла радужными красками. Не столько от восторга, сколько от жалости к святой, Мириэл повысила голос, подпевая хору. По окончании богослужения священник призвал монахинь помолиться за души путников, погибших в дельте, и за исцеление молодого мужчины, лежавшего в жару в монастырском лазарете.

Мириэл склонила голову, сложила руки и стала молиться. Минувшим днем после вечерни она пыталась поговорить с Николасом, но возможность ей так и не представилась: сестра Маргарет постоянно занимала ее разными поручениями и посылала к другим больным. Когда она, наконец, улучила свободную минутку, он уже спал беспокойным сном, и лоб его был горячим.

– Смилуйся, Господи, прошу Тебя, не дай ему умереть, – молилась Мириэл, но ответом ей было только глухой голос священника, эхом отражавшийся от крашеных каменных колонн.

Служба окончилась, и монахини, покинув хоры, строем прошествовали в уборную мыть руки перед завтраком.

– Я принесу тебе из лазарета мазь для пальцев, – шепнула Аделе Мириэл, когда они встали бок о бок у длинного каменного корыта.

Адела погрузила руки в ледяную воду и качнула головой.

– Я сама виновата. Согрешила, заснув во время богослужения. Сестра Юфимия правильно наказала меня.

Мириэл закатила глаза.

– Да она просто искала, к кому придраться. У нее руки чешутся. В один прекрасный день я выхвачу у нее прут и огрею… – Мириэл умолкла на полуслове, заметив, что сестра Юфимия собственной персоной нависла над ними, словно огромный черный ворон.