Когда мы выходили, Мэри окликнула ее:

— Делия?

Делия повернулась к ней. Мэри потянулась к столу возле кровати и взяла обложку компакт-диска.

— Вы подпишете это?

Это был второй альбом Делии. Прошло уже двадцать лет с тех пор, как мы записали этот альбом в Нэшвилле, незадолго до пожара. Делия подписала обложку и протянула обратно, задержавшись у кровати и глядя на меня. Она постучала пальцами по поручню, удерживавшему Мэри от падения на пол, и спросила:

— Мэри, Купер рассказывал тебе об этом диске?

Мэри покачала головой:

— Что вы имеете в виду?

— Он когда-нибудь говорил, что принимал участие в записи альбома?

Мэри выпучила глаза.

— Нет! — Она посмотрела на меня. — Этого он никогда не говорил!

Делия кивнула:

— Так я и думала. — Она пододвинула табуретку, села и повертела в руке обложку компакт-диска. — А он говорил тебе, что сочинил восемь композиций для этого альбома?

Мэри едва не свалилась с кровати.

— Что?

Пока говорила, Делия двигала пальцем по обложке.

— Он написал вот эту, и эту, и эту, и эту… — Когда она указывала на каждую песню, глаза Мэри становились все более круглыми. — И на гитаре везде играет он сам.

Мэри посмотрела на Делию:

— Это значит… Куп сочинил пять лучших хитов?

— Да, — кивнула Делия.

Мэри повернулась и швырнула в меня подушкой.

— Купер О’Коннор! Я уже двадцать пять лет лежу здесь и вмерзаю в эту кровать, а ты даже не чирикнул об этом. Даже ни разу не предложил сыграть одну из твоих собственных песен! — Она бросила вторую подушку. — Не могу поверить, что ты все это время молчал!

Я пожал плечами и положил обе подушки на кровать, чтобы она не смогла до них дотянуться. Делия похлопала ее по руке.

— Просто подумала, что тебе захочется узнать.

Мэри скрестила руки на груди и улыбнулась.

— Я намерена серьезно побеседовать с ним, когда вы уйдете, и я не буду выглядеть дурой, когда начну орать во все горло.

Когда мы предприняли очередную попытку уйти, Мэри окликнула меня:

— Купер?

Я сунул голову обратно в комнату.

— Мы квиты.

Когда я закрывал дверь, она заливалась хохотом.

— Мы даже не начинали…

Делия молчала, пока мы не подошли к автостоянке. Мы забрались в джип. Я завел двигатель, надел темные очки и собирался включить заднюю передачу, когда Делия мягко накрыла ладонью мою руку. Она откинулась на подголовник и покосилась на меня:

— Спасибо тебе.

— За что?

Она кивком указала на здание, откуда мы только что вышли:

— За это.

— Нет, это тебе надо сказать спасибо. Ты сделала многих людей счастливыми на целый день. А у Мэри был самый радостный день за целый год. Возможно, за десять лет. Весьма вероятно, что сейчас видео с тобой как вирус распространяется на YouTube.

— Я ничего не дала им по сравнению с тем, что они дали мне. — Делия закрыла глаза. — Прошло уже много времени с тех пор, как кто-то размещал где-то видео с моим участием.

Когда солнце зашло за гору Принстон, прохлада начала выползать из теней и расселин. Здесь, наверху, холод никогда не уходит полностью, даже в летние месяцы. Он всего лишь прячется за скалами и таится в воде до захода солнца. Но сейчас, на пороге октября, он немного быстрее выползает из-за камней.

Отъезжая с автостоянки, я посмотрел в зеркало заднего вида. Биг-Биг стоял на лужайке и смотрел нам вслед.

Он улыбался.

Хотя Буэна Виста угнездилась за Колледжиэйт Пикс[27], это не зимний горнолыжный курорт, как Вейл, Аспен или Стимбот. Зимняя жизнь здесь тихая и размеренная. Город почти не затронут внешними влияниями. Летом дела обстоят немного иначе. С учетом близости к Континентальному водоразделу[28] с первоклассными возможностями для пеших и автомобильных экскурсий, рафтинга, плавания на байдарках и каяках и поездок на горном велосипеде, население увеличивается на пару тысяч любителей приключений из соседних колледжей, которые составляют команды для рафтинга, наводняют магазины, торгующие снаряжением, разбивают летние лагеря и ищут приключений на природе. Несколько тысяч местных жителей, которые называют «Бьюни» своим домом, терпимо относятся к притоку и оттоку любителей путешествий, как к таянию снега весной.

Это необходимость.

Театр «Птармиган» был построен как церковь в 1860-х годах. Сооруженные из гранитных блоков, высеченных из горной плоти, его стены четырехфутовой толщины поднимаются изнутри к сводчатому потолку и террасе с видом на сцену с причудливой резьбой. Около 1900 года в связи с резким сокращением количества прихожан церковь была секуляризирована, и местный антрепренер превратил ее в театр с местами на двести человек. Так продолжалось до закрытия театра в 1929 году, после чего он потихоньку ветшал и разрушался в течение пятидесяти лет. От него осталась только внешняя оболочка.

К 1990 году, когда мой отец выкупил дом на городских торгах с понижением цены до десятков пенни за доллар, стены были покрыты граффити, большинство витражных стекол были разбиты или вынесены, крыша протекала, а местные сквоттеры притаскивали сюда матрасы, где скоро расплодились крысы. Для зимнего обогрева некоторые наиболее решительные посетители сожгли несколько церковных скамей и почти все оставленные Библии и сборники духовных гимнов.

Но из-за того, что мой отец называл «конструктивной ошибкой», здешняя акустика была превосходной. Он не знал или никогда не говорил, что хочет сделать с домом, но не мог вынести мысли о том, что разрушение продолжится. Помню, как он стоял на парадном крыльце и качал головой. «Как можно секуляризировать церковь?» Отец не мог этого понять.

В чем бы ни заключались его планы насчет бывшего театра, они так и не осуществились.

Когда я впервые вернулся в Буэна Висту, то почесал затылок, внимательно посмотрел на «Птармиган» и решил закончить начатое отцом дело. По крайней мере, моим рукам найдется какое-то занятие, пока ум не придет в порядок. «Птармиган» был назван в честь высокогорной птицы, похожей на рябчика, которую окрестили «снежной курицей», за способность сливаться с окружающей действительностью, но которая, как выяснилось, называется белой куропаткой. Она предпочитает скалистые горные склоны, а ее голос похож на громкое кваканье.