Поэтому в отведенных Ло комнатах дневали и ночевали модистки, кружевницы, чулочницы и башмачники. Хвала Пресветлому Воину, хоть от парикмахеров удалось отвертеться: за полторы недели пути к Драконьему Зубу рассыпалась бы любая прическа, да и соорудить ее из коротких прядей было более чем затруднительно. Пожилой мастер только сокрушенно пощелкал ножницами и покачал головой, сообщая Ло, что изрядная часть волос у нее не белая, а седая — и это в цвете блистательной юности!

Ло пожала плечами: никакой особой разницы она даже в зеркале не видела — белые и белые. Ну, может, стали еще сильнее отливать металлом, да и то надо присмотреться и помнить, какими они были раньше.

От модисток так просто было не спастись. Они никак не желали понимать, что леди Ревенгар едет не в загородный замок или хотя бы приличный провинциальный городок, где три-четыре раза в год устраивают балы, а в крепость. На границе! Да, в горах, где холодно, ветрено и никто не оценит турнюр на драгоценном китовом усе. Уже потому не оценит, что Ло его наденет исключительно под угрозой смертной казни, да и то подумает.

Когда удалось вбить это в головы швей, дело пошло веселее. Ей сшили несколько вполне удобных платьев из тонкой шерсти и льна, отыгравшись за простоту фасона на отделке: столько кружева, расшитых золотом и серебром вставок, пуговиц и меховой оторочки Ло не видела на своей одежде никогда. Глядя в зеркало при очередной примерке, она с отвращением убеждалась, что видит перед собой именно то, от чего всю сознательную жизнь пряталась сначала за мантией адептки, потом за армейским мундиром: не слишком красивую и совершенно бесцветную девицу. Скуластую, остроносую, прозрачно-бледную… Блекло-серые глаза, прямые светлые волосы — с какой только дури Маркус прозвал ее Подснежником? Девица в зеркале, несмотря на все ухищрения модисток, больше напоминала выжженный солнцем сорняк, который рачительный садовник выдирал-выдирал, да так и бросил, не справившись с цепкой дрянью.

— Миледи нужно носить темно-синее, — почтительно подсказала девочка-швея, ползая вокруг Ло и что-то приметывая к подолу ее юбки. — А еще королевскую вишню и аквамарин…

При мысли о королевской вишне — густой вишневый цвет негласно считался принадлежащим монарху, его семье и фавориткам — Ло передернуло. Вишневый она бы надела разве что на собственные похороны. Ну, или на королевские — на такой знак внимания к усопшему Ло согласилась бы с удовольствием.

— Готово, миледи. Можно снимать, — прощебетала девица и добавила с благоговением: — Время мерить свадебное платье, миледи…

Ло стиснула зубы: свадебное платье было последним бастионом королевских модисток, на котором они решили погибнуть, но отправить невесту, сосватанную его величеством, к жениху во всеоружии. Женском всеоружии, разумеется!

Спору нет, платье было… красивым. Если кто-то мечтает утонуть в ворохе нежнейшего серебристого шелка, таких же серебряных кружев и лент, расшитых мелким жемчугом. Дивное платье! Изящное, небрежно-величественное, прекрасное каждым стежком и линией… Ло чувствовала себя в нем драгоценной фарфоровой куклой, которую страшно взять в руки, чтобы не испачкать или не сломать. То есть абсолютно, отвратительно бесполезной вещью!

Ее трясло от ненависти к этому платью, а приходилось делать вид, что оно ей нравится, — не обижать же модисток, которые со всем старанием сотворили действительно чудесную вещь. Утешало только то, что в крепости ее в этом не увидит никто, кроме гарнизона да ненавистного супруга. И если не к ночи упомянутый супруг не сумеет выковырять новобрачную из наряда, не запутавшись в шнуровках и юбках, то, может, по-солдатски победит портновский шедевр с помощью ножа? Ло вот нисколько бы не расстроилась!

— Вчера же мерили, — с трудом сдерживаясь, напомнила она. — И позавчера. И третьего дня.

— Но мы же на полпальца заузили корсаж, — захлопала ресницами девчонка в неподдельном удивлении, и Ло возвела глаза к потолку.

Увы, на потолке, расписанном нимфами и кувшинками, не нашлось никаких подсказок, как обычно. Ло вздохнула.

— Последний раз, — предупредила она. — И больше никаких переделок. Иначе пойду к алтарю в мундире. Имею право, между прочим! Как отставной офицер!

Швея поперхнулась воздухом, набранным для очередных уверений, что леди Ревенгар прекрасна и все такое. Хитро-наивные глаза наполнились искренним ужасом. Ло торжествующе улыбнулась, хоть и не была уверена, что данный пункт Устава касается женщин. Прецедентов с невестами в армейской форме она что-то среди высшего света не помнила…

— Мы можем померить чуть позже. Наверное, миледи хочет отдохнуть?

Ло подумала, что девочка далеко пойдет в своем ремесле: явно не дурочка и знает, когда надо сделать реверанс и исчезнуть. Вот и сейчас заторопилась, собирая обрезки лент и лоскутки шелка, белого, как на платье, но узорчатого. Из него и нежнейшего прозрачного батиста для Ло шили шапочку с фатой, усыпанную крошечными кремовыми розочками. «Выходить замуж в цветах невинности — какое лицемерие, — усмехнулась она про себя. — Если наряд выражает суть невесты, то мое платье должно быть пропитано кровью и запятнано гарью от воротника до подола».

Модистка тихонько испарилась, и Ло осталась одна, досадуя, что едва не сорвалась на девчонку. А все бессонница. После госпиталя сон восстановился, но, как оказалось, ненадолго. Напрасно, конечно, она отказалась от королевского лекаря, по полночи ворочаясь в удобных прохладных просторах постели. Бессонница не отпускала, а когда удавалось забыться, сны приходили тревожные и тяжелые.

Ло обняла себя руками за плечи, хотя в комнате было тепло, почти душно. Начало ранней осени в столице выдалось ласково-мягким, а во дворце вдобавок уже давно протапливали небольшие печи, нарядно обложенные изразцами. Но ее знобило изнутри, словно вокруг все еще были каменные, вечно стылые стены Руденхольмского Гвоздя. Холод и сырость из крошечной крепости над горной рекой не уходили даже летом. А теперь и подавно не уйдут — ибо спать Руденхольму до скончания веков под злыми водами Рудена…

Она встряхнула головой, отгоняя внезапную слабость и гадостное чувство беспомощности, недоуменно посмотрела на собственные пальцы, сложенные в аркане набора силы. Тело никак не хотело смириться с тем, что магия, текущая через него столько лет, вдруг исчезла. Тело хотело привычной мощи и защиты… Ло закусила губу — и тут в дверь постучали.

— Войдите! — позволила она, пряча руки в складки платья — пальцы все никак не хотели слушаться, им было так легко и уютно в привычном положении.

— Цветы для миледи!

Мальчишка-паж внес небольшую корзинку, заученно поклонился, и Ло радостно вскинулась: Маркус! Пора бы уже другу и объявиться. Конечно, она сама ему написала, чтобы не беспокоился, но все-таки скучала. Маркус Бастельеро был единственным человеком, которого она действительно хотела видеть. И просто поговорить, и чтобы все-таки расспросить некроманта о том проклятом дне.

— Благодарю, милый, — улыбнулась она, и мальчишка, снова поклонившись, убежал.

Ло шагнула к поставленной на стол корзинке и вдруг замерла. Что-то было неправильно с букетом, но она слишком отвыкла от придворного этикета подарков и прочих глупостей вроде языка цветов. Ах, георгин означает утонченность, а бузина — сочувствие… Лет в четырнадцать и под присмотром строгих дуэний это, разумеется, бесценно, да только дуэньи знают такие хитрости лучше самих подопечных. Ло же в четырнадцать лет, как и несколькими годами раньше или позже, до темноты в глазах зубрила гримуары и растягивала пальцы, чтобы бросить аркан на полмгновения раньше соперника. И уж совсем идиотским на языке цветов выглядело собственное прозвище, когда Подснежник еще и близко не именовался Стальным, а был всего лишь Подснежничком — и то лишь для Маркуса и пары друзей-адептов. Аконит или лишайник — еще бы куда ни шло. Но боевому магу именоваться воплощением чистоты и невинности?