Он хотел рассказать о своей непонятной любви к кариотовым рощам, но только как объяснишь это ребенку? В результате он промолчал. Внезапно он почувствовал, как в душе, словно инкуб, пробуждается сила, та самая, что ежесекундно наполняет эмоции разнообразными событиями морской жизни: навевающим мысли о Судном дне закатом в Персидском заливе, лижущим щеки морским бризом, стрелкой барометра, нервным падением возвещающей близость тайфуна…

Только что Нобору явственно видел в глазах Рюдзи океанские волны, а теперь читал в них видения, одно за другим возникающие в его душе. Нобору казалось, что, подхваченные чужестранными пейзажами и белыми табличками с морскими терминами, они с Рюдзи уносятся в далекий Мексиканский залив, в Индийский океан, в Персидский залив. Благодаря реальному, из плоти и крови, второму помощнику перед взором Нобору разворачивались целые картины. Его воображение давно нуждалось в истинном медиуме. Он так долго этого ждал.

От переизбытка чувств Нобору зажмурился.

«Спать хочет», — подумал Рюдзи, а мальчишка, открыв глаза и убедившись, что самый настоящий второй помощник по-прежнему находится рядом, испытал неописуемый восторг.

От тихо урчащего кондиционера в комнате было прохладно. Рубашка Рюдзи просохла, он сидел, сцепив за головой руки, ощущая пальцами прохладные неровности тонких переплетенных прутьев.

Когда Нобору прикрыл глаза, второй помощник осмотрелся. Обводя взглядом прохладную сумрачную комнату, он с удивлением разглядывал вещи — золотые часы на каминной полке, хрустальную люстру на высоком потолке, опасно стоящую на краю стола длинную нефритовую вазу. Почему стены комнаты не качаются? Эти предметы, до вчерашнего дня не имевшие с ним ничего общего, назавтра снова потеряют с ним всякую связь, оставшись лишь в памяти. Однако он отдавал себе отчет, что связал его со всей этой непривычной обстановкой один-единственный женский взгляд, привлекший его внимание, — так бывает, когда встретишь в море незнакомое судно. Он вздрогнул от ощущения грандиозной нереальности пребывания здесь его физического тела, послужившего причиной сложившихся обстоятельств.

«Что означает мое пребывание здесь летним днем? Кто я, лениво сидящий рядом с сыном женщины, с которой переспал прошлой ночью? Еще вчера знакомая мелодия, и мои слезы, и два миллиона иен на счету гарантировали мне реальность».

Нобору не знал, что Рюдзи притих. Не заметил и того, что тот больше не взглянул в его сторону.

Не выспавшись прошлой ночью и устав от всевозможных перипетий, он оставил попытку широко раскрыть покрасневшие глаза — домработнице сказал, что от купания, — и провалился в сон, покачиваясь всем телом, мысленно перебирая сияющую реальность, которая со вчерашнего вечера несколько раз мелькнула в просветах совершенно неподвижного, скучного, бесплодного мира.

На ровной канве сумрака показались несколько великолепных золотых вышивок. «Обнаженный второй помощник с лунным светом на плечах, обернувшийся на пароходный гудок… Мертвая морда котенка с серьезным оскалом и его красное сердце… Какие роскошные вещи. И какие настоящие». «И значит, Рюдзи настоящий герой. И все происходит или на поверхности моря, или в его пучине». Он чувствовал, как погружается в сон. «Счастье, какое невыразимое счастье», — думал Нобору.

Мальчишка уснул.

Рюдзи взглянул на часы — пора идти. Тихонько стукнул в кухонную дверь, позвал домработницу.

— Уснул. — Обычное дело.

— Замерзнет во сне. Вы бы одеяло… — Ладно. Сейчас укрою. — Ну, я пошел.

— Вечером еще вернетесь, наверное. — Глаза под толстыми веками блеснули мгновенным лукавством.

Фусако хотелось как-то обойтись без этих слов, пусть даже и искренних, — слов, что издревле женщина говорит моряку, слов, безоговорочно признающих власть горизонта, его голубую непостижимую линию, слов, даже самую гордую женщину наделяющих тоской проститутки, пустой надеждой и ненужной свободой, слов «завтра пора расставаться».

С другой стороны, Фусако понимала — Рюдзи хочет вырвать у нее эти слова. Понимала, что обычная мужская гордость заставляет его делать ставку на слезы скорбящей о расставании женщины. Как же он примитивен, этот Рюдзи! Она поняла это еще вчера вечером, когда, беседуя с ним в парке и глядя в его задумчивое лицо, пыталась разгадать, что за романтическую фразу он сейчас произнесет, а он вдруг словно невзначай заговорил о ботве на корабельном камбузе, о своей жизни, хотя она и не спрашивала, а потом еще и запел.

Вместе с тем Фусако понравилось, что душа у Рюдзи скромная и искренняя, не обремененная мечтами и иллюзиями, надежная, словно добротная старая мебель, где важна не столько фантазия, как прочность. Она, слишком долго себя оберегавшая, обходившая опасности, со вчерашнего вечера не переставала удивляться собственному немыслимому поведению и во что бы то ни стало хотела заручиться у партнера гарантией безопасности. При таком подходе Фусако ничего не оставалось, кроме как видеть в нем черты искренней скромности. По крайней мере, она видела, что Рюдзи не доставит ей особых хлопот.

Они отправились поужинать на Басямити[16]. По дороге набрели на новый ресторанчик с миниатюрными красными и желтыми фонариками над входом и фонтаном во дворе и зашли выпить аперитив.

Из фраппе с мятным ликером, который заказала Фусако, торчала вишенка. Фусако виртуозно откусила ягодку, а бледно-розовую косточку на ножке положила в мелкую стеклянную пепельницу.

Отсвет догорающего вечернего зарева, плавающего над фонтаном во дворе, просвечивал сквозь тюль на широком окне, расплывался по залу с немногочисленными посетителями. Наверное, из-за подсвеченных закатом бледных лучей вишневая косточка, извлеченная из губ Фусако, гладкая и теплая, понемногу обсыхающая, имела неописуемый розовый оттенок… Рюдзи это показалось невероятно чувственным.

Он резко протянул руку и сунул косточку в рот. Фусако изумленно вскрикнула и рассмеялась. Никогда еще физическая близость не давала ей ощущения такого безмятежного покоя.

Для вечерней прогулки они выбрали безлюдные окрестности Токива-тё и шли, молча переплетя пальцы, отдавшись в нежный, словно плавящий тела, плен сумерек. Свободной рукой Фусако тронула уложенные волосы — сегодня после обеда, улучив буквально двадцать минут, она кинулась в парикмахерскую. Сейчас она покраснела, вспомнив удивление мастера, когда при виде привычного душистого масла она попросила:

— Сегодня давайте без масла.

Казалось, и прическа, и тело Фусако готовы вот-вот рассыпаться в ароматах летней ночи.

Вплетенные в ее ладонь толстые мужские пальцы завтра закатятся за горизонт. Сейчас это казалось Фусако совершенно невероятным.

— Из-за тебя я морально опустилась, — неожиданно произнесла она, замерев у сетчатой ограды озеленительной компании, уже закрытой в этот час.

— Почему это? — Рюдзи удивленно остановился.