Рюдзи знал, что после этой фразы ему следует, ни слова не говоря, прикоснуться к ее губам. Одно касание, и вот уже движения их губ в каждом прикосновении наполнены множеством неуловимых ощущений сладкой нежности. Шершавые ладони Рюдзи наяву гладили еще совсем недавно грезившиеся ему плечи, касались шелка, кожи…

Приблизившиеся к нему длинные прямые ресницы напоминали сложенные крылья мотылька. Рюдзи думал о том, какое это сумасшедшее счастье. Такое счастье, что не знаешь, как быть. Он едва подумал о том, что подбирающееся к губам дыхание Фусако исходит из недр ее груди, как тут же жар и аромат ее вздоха поведали, что теперь оно поднимается из неизмеримых глубин ее тела. Куда жарче прежнего.

Они ощупывали друг друга, сталкивались в нетерпеливых неловких движениях, словно охваченный огнем зверь терся изнутри об их тела, требуя поскорее затушить огонь. Губы Фусако становились все более гладкими, и Рюдзи подумал, что теперь можно и умереть. Только когда он прикоснулся к ней прохладным кончиком носа, он наконец вспомнил, каково это быть отдельным существом с собственной плотью…

— Что, если сегодня тебе остаться у меня? Вон мой дом.

Рюдзи не помнил, сколько времени прошло, прежде чем Фусако указала на шиферную крышу, возвышавшуюся за дальней рощицей.

Они поднялись и оглянулись по сторонам. Рюдзи небрежно нахлобучил морскую фуражку, обнял женщину за плечи. В парке было безлюдно. То красный, то зеленый луч Морской Башни[11]вращался по кругу, скользя высоко в небе. Под маяком угадывались пустые каменные скамейки на площади, фонтанчики, клумбы и белые каменные мосты.

Он привычно взглянул на циферблат наручных часов. В тусклом свете уличных фонарей разглядел, что почти десять. До ночной вахты оставалось два часа.

Полуденный зной становился нестерпимым. Солнце катилось на запад, жгло затылок.

Рюдзи переоделся в каюте и вышел в рубашке с короткими рукавами и без фуражки. Первый помощник на двое суток освободил его от вахты, поставил вместо него третьего, взамен Рюдзи обещал подменить его в ближайшем порту. По просьбе Фусако он захватил с собой гражданский пиджак и галстук, но рубашка уже промокла от пота.

Он взглянул на часы. Было только четыре. До свидания еще два часа. Они условились встретиться в кафе на Мотомати-дори. Фусако говорила, там есть цветной телевизор. Только вряд ли в это время суток наберется программ на пару часов. Рюдзи направился к парапету, окинул взглядом порт. За время, что он стоял здесь, тени треугольных складских крыш заметно вытянулись в сторону насыпного мола. В клубную гавань вернулось несколько белых яхт.

Облака над морем не обещали внезапного ливня, но послеполуденные лучи отчетливо высвечивали их мокрую, готовую пролиться дождем подкладку.

Решившись, Рюдзи спустился к фонтанчику в углу площади и совсем как в детстве, зажав струю пальцем, веером пустил воду на поникшие от жары головки георгинов, аптечной ромашки и канн[12]. Листочки дрогнули, в воздухе повисла крошечная радуга, соцветия откинулись назад под напором воды.

Не боясь намочить рубашку, Рюдзи снова зажал струю, на этот раз с обратной стороны, играя с летящими на лицо, волосы, шею брызгами. С шеи вода стекла на грудь и живот, мокрая ткань дарила телу неописуемую прохладу. По-собачьи крупно отряхиваясь, Рюдзи разбрызгал вокруг воду, а потом, как был, в пестреющей мокрыми пятнами рубашке, подхватил пиджак и направился к выходу. Все равно, пока он дойдет до кафе, все высохнет.

Он вышел из парка. Недвижно стоящие в ряд дома под надежными крышами, обнесенные заборами, вызывали странное чувство. Сухопутная жизнь по-прежнему казалась Рюдзи чудовищно нереальной. Даже начищенные кастрюли, мелькнувшие в открытой кухонной двери, были какими-то бутафорскими… Так и его страсть — чем больше в ней было плотского желания, тем сильнее пугала она его своей отвлеченностью. В ежесекундно меняющихся воспоминаниях поблескивала лишь самая суть, словно соль, выкристаллизовавшаяся на поверхности под палящим летним солнцем.

«Наверно, этой ночью я вновь буду спать с Фусако. Наверно, в эту последнюю ночь мы не сомкнем глаз. Завтра вечером отплываем. Наверно, после двух этих ночей я сам превращусь в свое собственное воспоминание».

Жара не клонила его в сон, напротив, даже сейчас некоторые мысли заставляли его мгновенно закипать страстью. Задумавшись, он едва успел увернуться от взобравшегося на холм большого автомобиля.

В этот момент со сбегавшей с холма тропинки выскочила стайка мальчишек. Один из них при виде Рюдзи застыл как вкопанный. Это был Нобору.

Заметив, как резко замерли и напряглись торчащие из шорт детские коленки, как дернулось от напряжения обращенное к нему лицо, Рюдзи вспомнил утренние слова Фусако: «Кажется, Нобору что-то почувствовал».

Мгновение он боролся с собой, преодолевая неловкость, и наконец широко улыбнулся:

— Вот так встреча. Как искупался?

Не ответив, мальчишка бесстрастно оглядел мокрую рубашку Рюдзи.

— Вы почему такой… мокрый?

— А, ты об этом? — Рюдзи снова ненужно улыбнулся. — Купался под фонтанчиком вон там, в парке.

Плохо, что он встретил здесь Рюдзи. Как сделать так, чтобы мать не узнала от Рюдзи, что Нобору был здесь в это время? Он не ездил сегодня в гости к другу, купаться в Камакура. Да еще среди мальчишек, которых видел Рюдзи, был Главарь. Ну и ладно. По виду ведь не разобрать, кто из них Главарь.

Сегодня, захватив с собой еду, они отправились на пристань Ямаути в районе Канагава. Побродили по ответвлениям железной дороги за складами, провели обычное собрание, обсудив никчемность человеческих существ и полную бессмысленность бытия. Они любили совещаться в беспокойных местах, где им могли помешать в любую минуту.

И Главарь, и Первый, и Второй, и Третий — Нобору, и Четвертый, и Пятый — все шестеро были физически хилыми и отлично учились. Учителя хвалили выдающуюся компанию, ставили в пример плохим ученикам.

Место для сегодняшнего собрания нашел Второй, а Главарь и остальные поддержали. Позади Первого городского таможенного склада Ямаути, среди высоких кустов бежали ржаво-красные рельсы с такими же проржавевшими стрелками, здесь же валялись старые вагонные колеса — по всему было видно, что пути давно не используют.

Угасающим костром на исходе лета издали пламенели на солнце соцветия канн перед зданием складской администрации. Мальчишкам казалось, что, пока они видят это пламя, сами они находятся в поле зрения охранника, и, повернувшись к пламени спиной, они двинулись в глубь путей. Рельсы заканчивались у наглухо запертой черной двери одного из складов. В тени нагромождения канистр, ярко-красных, желтых, темно-коричневых, они нашли скрытую от глаз полянку и расселись на земле. Складскую крышу заливало ослепительное солнце, но полянка пока оставалась в тени.