Поскольку мы здесь только на лето, не стоит смущать ее разговорами; я буду продолжать притворяться, что не понимаю, что происходит.

— Вы выглядите просто прелестно, мисс Элли, — говорит Томми.

И это правда. В своем простом светло-розовом платье, с обнаженными тонкими руками, с длинными цветными волосами, завитыми на концах, она выглядит как… принцесса. Ей не хватает только короны.

— Спасибо, Томми.

Марти входит через вращающуюся дверь из столовой, и гигантская связка серебряных и темно-синих воздушных шаров, на которых написаны все возможные поздравления с окончанием школы, отчаянно раскачивается.

— Тебе шариков-то хватит? — спрашиваю я.

Элли хихикает.

— Они от Оливии. Я думаю, она чувствует себя виноватой из-за того, что не сможет присутствовать, но она и не должна.

Томми смотрит на часы.

— Нам нужно идти. Ты же не можешь опоздать на свой собственный выпускной.

— А мне нужно занять место в первом ряду, чтобы посмотреть твое выступление, — добавляет Марти.

Элли работала над своей прощальной речью последние три дня, круглосуточно. Она засовывает руки в белую выпускную мантию, затем использует стеклянную дверцу шкафа в качестве зеркала, чтобы приколоть шляпу на голову. Черт возьми, она красавица.

— Где твой отец? — спрашивает Томми.

И игривая искорка, которая всегда горит в больших голубых глазах Элли… исчезает в одну секунду.

— Он спит. Он не пойдет.

Марти кашляет, бросая на меня недовольный взгляд, но не говорит ни слова. Мы все направляемся к машине.

Я разворачиваюсь к багажнику и быстро приклеиваю каблук Элли, затем передаю его ей через окно на заднем сиденье.

— Томми отвезет тебя, я догоню. — Кофейня закрыта на весь день. — Я еще раз все осмотрю, удостоверюсь, что все надежно заперто.

Она надевает солнцезащитные очки в форме сердечек.

— Хорошо, но не опаздывай. Вы, ребята, единственная группа поддержки, которая у меня есть. Я ожидаю услышать от вас серьезные «гоу, гоу, гоу».

Я киваю.

— Меня ничто не остановит.

* * *

— Вставай.

Эрик Хэммонд лежит в постели на спине, все еще одетый во вчерашнюю серую футболку и брюки — от него воняет, как от полов в барном туалете. Он не двигается с места, когда я снова его зову, а у меня нет ни времени, ни терпения, чтобы валять дурака.

— Эй. — Я шлепаю его по щеке, сдерживаясь, чтобы не врезать по лицу, потому что нокаут вряд ли ускорит процесс.

— Эй! Пойдем — поднимайся.

— Что? — Он вдыхает, фыркая, и его глаза медленно фокусируются на мне. — Какого черта ты здесь делаешь?

Я подхожу к шкафу, сдвигаю вешалки, ищу костюм.

— Твоя дочь сегодня оканчивает школу. Я проконтролирую, чтобы ты добрался туда, где тебе следует быть.

— Элли? — говорит он в замешательстве.

— О, ты знаешь, что она твоя дочь? Я просто не был уверен, что ты знаешь.

— Это сегодня? — спрашивает он, потирая лицо.

Я нахожу темно-серый костюм и белую рубашку, все еще в пакете из химчистки, и они вроде выглядят сносно.

— Это сегодня. И она произносит прощальную речь.

Он потирает щетину с проседью на подбородке. И опускает голову.

— Черт возьми. Черт возьми. — Он поднимает голову, встречаясь со мной взглядом, его голос похож на шорох наждачной бумаги. — Логан, верно?

Я киваю.

— Ты, должно быть, думаешь, что я просто кусок дерьма.

Я сжимаю челюсти.

— Не имеет значения, что я думаю.

— Ты не понимаешь. — Он открывает ящик прикроватного столика и достает фото в рамке, смотрит на него — разговаривает больше с фотографией, чем со мной.

Я смотрю на Эрика Хэммонда и вижу человека, которым он был раньше. Сильный и прямой — даже благородный. Это было до того, как тяжесть жизни согнула его пополам, превратила в унылый мешок с костями.

— Ты ошибаешься, — мягко говорю я. — Я понимаю.

Затем мой голос становится жестким.

— Мне просто все равно. На тебя. — Я указываю на дверь. — Последние шесть недель я был тут и смотрел, как ты разбиваешь сердце этой девушке каждый день, и я больше не собираюсь на это смотреть.

Моя работа — охранять Элли Хэммонд. Всю ее. Ее тело так же, как и ее милую маленькую душу. И я чертовски хорош в том, что делаю, более того, я хочу защитить ее. Потому что она добрая, умная и драгоценная… и, черт возьми… кто-то должен позаботиться о том, чтобы она была в безопасности.

— Так что ты встанешь с кровати, приведешь себя в порядок и в течение следующих нескольких часов будешь притворяться, что она тебе важна.

Он кивает, и, когда он ставит рамку на прикроватный столик, я вижу фотографию. Это семейный снимок: Оливия совсем маленькая, с кривыми зубами и растрепанными волосами; ее отец стоит позади нее, трезвый и счастливый, а на руках у него ее сестра с детскими щечками и белокурыми волосами. И меня как будто окатывает волной, когда я вижу женщину рядом с ним — смотрящую на него снизу вверх, улыбающуюся. Женщина с короткими светлыми волосами… и красивым лицом Элли. Они выглядят почти одинаково.

— Она для меня важна, — шепчет Эрик Хэммонд, проводя большим пальцем по изображению того, что когда-то было его семьей.

* * *

На выпускном вечере Элли собрались фотографы. Небольшая группа, всего трое, но они есть. Я веду мистера Хэммонда к двери спортзала, где студент-волонтер ждет, чтобы обменять наши билеты на бумажные программки.

Журналисты выкрикивают вопросы, когда мы проходим мимо:

— Мистер Хэммонд, принц Николас приедет на церемонию?

— Как вы относитесь к беременности Оливии? Ребенок от принца?

— Мистер Хэммонд, когда свадьба?

Эрик держится молодцом. Не реагирует, даже не поворачивает головы. Когда я веду его к его месту, он тихо спрашивает:

— Оливия же не по-настоящему беременна, да?

— Да.

— Это всегда так? С репортерами?

Я приподнимаю уголок рта.

— Обычно в сто раз хуже.

* * *

Во время церемонии я стою сзади, наблюдая за толпой, за поздно прибывшими и рано уходящими. Когда Элли произносит свою речь, я ловлю момент, когда она замечает своего отца, сидящего рядом с Марти. Она замолкает — лишь на мгновение, — и ненадолго на ее лице появляется выражение недоверия. А потом она улыбается. Так счастливо.

И хотя мы внутри, день вдруг кажется еще более солнечным.