И тут выясняется ужасный факт: это мой отец помог спланировать преступление прямо из своей камеры в Аттике, используя посетителей как посредников для связи с сообщниками на воле. Одним из этих сообщников был его старый наставник, Слепой Шейх, который все еще находился в Соединенных Штатах — и даже издавал здесь фетвы, — несмотря на то, что был несомненным террористом. Слепой Шейх предлагал своим последователям “духовное сопровождение” и, согласно материалам следствия, не только был вдохновителем теракта во Всемирном торговом центре, но и утвердил куда более разрушительный план: пять бомб должны были взорваться с промежутком в десять минут в здании ООН, туннеле Холланда, туннеле Линкольна, на мосту Джорджа Вашингтона и в отделении ФБР в Нью-Йорке.

Однако из практических соображений операцией в ВТЦ непосредственно руководил уроженец Кувейта Рамзи Юсеф. Инженерное образование в области электронных систем он получил в Уэльсе, а навыки изготовления бомб — в тренировочном лагере террористов в Пакистане. Он въехал в США по поддельному иракскому паспорту в 1992 году, а когда его задержали, разыграл безотказную карту как-легче-всего-выйти-из-тюрьмы, запросив политическое убежище. Была назначена дата рассмотрения дела. И из-за того, что камеры предварительного заключения везде были переполнены, Юсефа освободили под честное слово в Нью-Джерси, и сразу после этого он и его команда начали закупать компоненты для бомбы.

Всего через несколько часов после теракта Рамзи Юсеф совершенно беспрепятственно покинул страну. “Мы берем на себя ответственность за взрыв в упомянутом здании, — заявил он в письме, отправленном в “Нью-Йорк таймс”. — Мы совершили это действие в ответ на американскую политическую, экономическую и военную поддержку Израиля, государства террора, и всех остальных диктатур в регионе”.

Разумеется, шестеро погибших не имели никакого отношения к американской внешней политике. В действительности теракт был актом ненависти, направленным — как и все подобные акты — лишь на то, чтобы возбудить еще бóльшую ненависть. Я бы очень хотел сделать нечто большее для того, чтобы почтить память невинных, чем просто перечислить их имена, но мне будет стыдно, если я не сделал по крайней мере этого. Теракт прервал самые обычные жизни обычных людей: Роберт Киркпатрик, Билл Мако и Стивен Кнапп были техническими инспекторами ВТЦ. Они как раз отправились вместе пообедать, когда сработало взрывное устройство. Моника Родригес Смит работала секретаршей, была на восьмом месяце беременности и в момент гибели занималась рутинной работой с документами. Уилфредо Меркадо — работник ресторана “Окна в мир”, он как раз проверял последние поставки. А Джон ДиДжованни был коммивояжером, специализировавшимся на товарах для стоматологов, он просто парковал свою машину.

К осени 1995 года власти наконец принялись за перевод всего содержимого 47 коробок, изъятых из нашего дома после убийства Кахане. Было установлено, что убийство и в самом деле результат сговора, а поскольку открылись новые обстоятельства, мой отец был вновь привлечен к суду по обвинению в убийстве, а также за участие в подготовке теракта в ВТЦ.

Мой отец по-прежнему настаивает, что он абсолютно ни в чем не виновен. Я верю ему, потому что… потому что мне десять лет. Но у моей матери появляются первые сомнения. Она слышит горькие нотки в голосе отца, когда говорит с ним по телефону. Он разражается бесконечными возмущенными тирадами: против него организован заговор, враги Аллаха громоздят ложь на ложь. У него множество идей по поводу того, как выйти из тюрьмы, и он отдает ей приказ за приказом: Напиши судье! Позвони в Пакистан! Пойди в египетское посольство! Ты записываешь все это?! — Да, да, да, — тихо отвечает моя мать.

Первого октября моего отца, Слепого Шейха и еще восемь заговорщиков признают виновными по 48 из 50 обвинений. Отец приговорен к пожизненному заключению плюс пятнадцать лет без права помилования. Убийство нерожденного ребенка Моники Родригес Смит — один из пунктов обвинения.

После этого суда мы увидим отца лишь однажды — в Городском исправительном центре Нью-Йорка. Моя мать в ужасе от того, что теперь будет с ней и с ее детьми. Мы лишились всего. Мы совершенно не представляем себе, как нам теперь выжить, и у нас теперь нет надежды, что отец — который когда-то был настоящим отцом, — снова станет отцом и мужем. Даже теперь он не признает вины. Когда он подходит, чтобы обнять и поцеловать маму, она в первый раз в жизни отстраняется от него, и ей кажется, что ее сейчас стошнит.

Еще много лет она будет пытаться утешить нас, уверяя, что у нас по-прежнему есть отец, который любит нас. Но она навсегда запомнит свой визит в исправительный центр: в этот день ее сердце, наконец, устало бороться за мужа.

Моего отца переводят из одной тюрьмы максимально строгого режима в другую в самых разных концах страны. Мы больше не можем себе позволить навещать его. У моей матери едва хватает денег на оплату звонков от отца за счет абонента. Я все равно не хочу с ним говорить. В чем смысл? Он только и говорит: Ты молишься? Ты хорошо обращаешься со своей матерью? А я только и хочу сказать: А ты хорошо обращаешься с моей матерью, Баба? Ты знаешь, что у нее нет денег и что она все время плачет? Но, конечно, я слишком его боюсь, чтобы сказать что-либо подобное. Так что мы с отцом продолжаем вести те же бессмысленные беседы, и я закручиваю телефонный шнур все туже и туже вокруг своей руки, потому что хочу только одного — чтобы это наконец прекратилось.

Моя мать тоже хочет, чтобы все это прекратилось. Теперь ее интересуют только ее дети.

Она требует развода, и мы все меняем фамилию.

Мы видели отца в последний раз.

Зак навещает своего отца в тюрьме на острове Рикерс-Айленд, 1991 год

Зак навещает отца в исправительном учреждении “Аттика”, 1994 год. На заднем плане виден домик для семейных свиданий на территории тюрьмы

Я освободился от влияния моего отца, но мое воспитание в жестокости — разрушительной и бессмысленной — все еще не закончено благодаря отвратительной новой школе и злобному отчиму, который вот-вот появится на горизонте. Я не буду притворяться, что в свои 13 лет уже впитал сердцем учение Мартина Лютера Кинга: что мои враги тоже страдают, что отмщение — это тупик и что боль приносит искупление и меняет тебя к лучшему. Нет-нет, я просто не выношу, когда меня бьют. Это приводит меня в бешенство и наполняет отвращением к самому себе, и я каждый раз даю сдачи. Но все эти испытания лишь приближают тот день, когда я наконец пойму, что отказ от насилия — это единственный здравый, человеческий шаг на пути к разрешению конфликта, идет ли речь о драке в школьном коридоре или о противостоянии на мировой арене.