Тюрьма “Аттика” большая и серая, она похожа на замок какого-то депрессивного короля. Мы проходим через пост охраны. Охранники проверяют все, что у нас есть с собой, даже покупки, упаковка которых должна быть совершенно целой.

“У нас тут проблема”, — говорит вдруг один из охранников, держа в руках коробку шоколадного печенья. С коробкой что-то не так? Выясняется, что в прозрачном окошке на лицевой стороне упаковки есть дырочка, так что мне нельзя взять печенье с собой. Мои глаза наполняются слезами. Я уверен, что как только мы уйдем, охранники съедят мое печенье. Они же знают, что ничего плохого в печенье нет!

Моя мать кладет руку мне на плечо. “Угадай, что я сделала?” — шепчет она.

Если я отвечу, мой голос дрогнет, а я не хочу опозориться перед охранниками, так что я просто вопросительно смотрю на мать, пока она не наклоняется ко мне и не произносит мне на ухо эти прекрасные слова: “Я купила еще одну коробку!”

Я бегу по траве к моему отцу. Он широко улыбается и знаками показывает мне, чтобы я бежал быстрее, быстрее, быстрее. Он стоит перед белым одноэтажным домиком, который втиснули на территорию тюрьмы, чтобы семьи, такие, как наша, могли провести выходные вместе. Тут есть стол для пикника, качели, гриль. Когда я подбегаю к отцу, мне уже не хватает воздуха. Я обхватываю его руками, и он наклоняется, чтобы поднять меня. Он притворяется, что я стал слишком большой и тяжелый. “О, Аллах! — охает он. — Зи — это слишком короткое имя для такого громадины!” — и он падает навзничь на подстриженный газон. Мы боремся несколько мгновений, а потом мой брат зовет с качелей: “Качни меня, Баба, качни меня!”

Выходные проходят идеально, прекрасны даже самые скучные моменты, потому что это нормальная жизнь. Мы играем в футбол с семьей из соседнего домика. У нас спагетти с тефтелями на ужин и тарелка шоколадного печенья на десерт. Потом мои родители желают нам спокойной ночи (еще совсем рано) и исчезают в спальне. Моя сестра говорит нашему маленькому брату, что ему тоже пора идти в кровать, но он говорит, что ни капельки не устал, — и ровно через тридцать секунд засыпает одетым на черном кожаном диване в гостиной. А мы с сестрой пользуемся моментом и вставляем в видеомагнитофон кассету с фильмом “Куджо”, которую я положил в нашу корзинку в тюремной библиотеке. Тот самый фильм о симпатичном сенбернаре, которого укусила летучая мышь, и он заразился бешенством, а затем превратился в настоящего маньяка-убийцу. Мы с сестрой прижимаемся друг к другу от страха, пока смотрим на все эти ужасы. Наша мать, наверное, тоже сошла бы с ума от ужаса, если бы знала, что мы тут смотрим, и от этого чувства фильм становится еще увлекательнее.

Итак, в эти выходные мы настоящая семья, и Баба уверенно заявляет, что так будет всегда. Да, каждый день в шесть часов вечера звонит телефон, и мой отец должен произнести свое полное имя, и свой идентификационный тюремный номер, и еще какие-то данные, чтобы подтвердить, что он не пытался сбежать. Да, наш зеленый дворик окружен по периметру забором, поверх которого натянута колючая проволока. И да, за забором есть еще глухая серая стена в 30 футов высотой. Но сейчас мы вместе, все пятеро, и мир за стеной нам вроде бы не угрожает. Похоже, эта высокая серая стена на самом деле защищает нас: не отца она удерживает внутри, а всех остальных людей — снаружи.

Как всегда, в общей картине есть детали, о которых я ничего не знаю. Когда Баба с нами, он похож на ласкового сенбернара, но когда мы уезжаем, он опять тонет в ненависти. Как только мы залезаем обратно в машину, чтобы пуститься в нескончаемое путешествие обратно в Нью-Джерси, одурелые от счастья и полные несбыточных надежд, мой отец возвращается в свою камеру и разражается проклятьями в адрес судьи-еврея, который приговорил его к тюремному заключению. Он велит своим друзьям из мечети, приехавшим к нему на свидание, убить судью: “Почему это я должен проявить к нему милосердие? Разве он был милосерден по отношению ко мне?” Когда из этого плана ничего не выходит, отец задумывает еще более гнусный сговор. Пока я мечтаю, как мы снова станем настоящей семьей, он рисует у себя в воображении картину крушения башен-близнецов.

Мне вот-вот исполнится десять, и меня уже несколько лет травят в школе. Я не буду делать вид, что это только из-за моего отца. По причине, которую я не могу понять — и мне целой жизни не хватит, чтобы разобраться, — я просто какой-то магнит, притягивающий обидчиков. Последняя их выдумка — подстеречь меня, когда я открываю свой шкафчик, изо всех сил толкнуть меня сзади, чтобы я врезался лицом в открытую дверцу, и убежать. Когда такое случается, директор школы говорит, что хочет быть “справедливым по отношению ко всем сторонам”, так что меня обычно наказывают наравне с моими обидчиками. Злость и страх прочно свили гнездо у меня внутри. Сегодня пятница, и мама позволила мне остаться дома, чтобы подлечиться от того, что мы между собой называем “букашки в желудке”.

Я устроился на диване, смотрю “Гарри и Хендерсоны” — фильм о семье, которая прячет от полиции существо, похожее на снежного человека, потому что полицейские никогда не поймут, какой он на самом деле добрый и нежный. Фильм прерывается на середине: срочные новости. Мама в спальне, она у нас теперь пишет исторический роман, так что в этот раз телевизор выключить некому.

На парковке под северной башней Всемирного торгового центра прогремел взрыв. Офицеры полиции Нью-Йорка, агенты ФБР, сотрудники Бюро алкоголя, табака, огнестрельного оружия и взрывчатых веществ — все они находятся на месте происшествия. Согласно предварительной версии, взорвался трансформатор.

Я стучу в дверь маминой спальни. Она не отвечает, и я тихонько приоткрываю дверь. Мама сидит за столом. Она погружена в свой роман. Это книга об американке, которая едет на Ближний Восток, и там с ней случаются какие-то приключения — вот и я все, что я знаю. Она продолжает печатать, словно в каком-то трансе.

— Ты должна пойти посмотреть, — говорю я. — Там что-то случилось.

— Не могу, — отвечает она, не поднимая головы.

— Но…

— Не мешай, Зи. Мою героиню застигла песчаная буря, а ее верблюд не желает тронуться с места.

Итак, я плюхаюсь обратно на диван и в течение нескольких часов смотрю, как развивается история. Разрушения просто ужасающие. Люди выбегают из здания, покрытые копотью. Корреспондент говорит: “Мы никогда не видели ничего подобного”. В три часа дня моя мать выходит из спальни, щурясь на солнце, как будто она сидела в пещере. Она смотрит на экран и застывает.

— Почему ты мне не сказал? — спрашивает она.

* * *

Сотни агентов ФБР прочесывают завалы на месте взрыва. Они отбрасывают версию о взрыве трансформатора, как только обнаруживают обломки взятого напрокат фургона, в котором была взрывчатка. Через этот фургон ФБР быстро выходит на Мохаммеда Саламеха — того самого посыльного, что обещал жениться на моей сестре, когда она вырастет. Саламех будет арестован четвертого марта, когда он придет в прокатную компанию “Райдер”, чтобы заявить, что фургон украли, и потребовать назад свои 400 долларов залога. В течение следующих месяцев Америка содрогается от непредставимой доселе мысли о терроризме на территории страны, а также о том, что правительственные агентства были застигнуты врасплох. Пройдут годы, прежде чем вынесут приговор последнему соучастнику преступления, но каждый день появляются новые тревожные детали того, как был подготовлен этот теракт.