— Какая ты глупая, Бернадетт, — ответила я. — А знаешь что? Именно так я и поступлю.

Возвращаясь с работы рано вечером, я сделала небольшой крюк и прошлась по Университетской улице, чтобы опустить продолговатый мягкий конверт в почтовый ящик издательства «Опаль».

«Издательство „Опаль“. Для писателя Роберта Миллера», — стояло на нем.

Сначала я написала: «Роберту Миллеру лично в руки». Однако «для писателя Роберта Миллера» звучало, как мне показалось, более торжественно. Признаюсь, некоторая высокопарность вполне соответствовала моему настроению, когда я услышала, как письмо с мягким стуком опустилось на дно почтового ящика по другую сторону большой парадной двери.

Отправляя письмо, человек запускает в действие своего рода механизм. Он вступает в диалог. Хочет поделиться новостями, переживаниями, другим опытом или желает что-то узнать. Письмо подразумевает адресата и отправителя и, как правило, требует ответа. Даже предсмертная записка рассчитана на живых и вызывает, в отличие от дневниковой записи, отклик.

Трудно сказать, какой реакции я ожидала от своего письма. В любом случае, мне хотелось большего, чем «галочка», поставленная из вежливости под моей читательской благодарностью. Я ждала ответа. И меня соблазняла перспектива знакомства с писателем, завершившим свой роман сценой в моем ресторане.

Однако действительность превзошла все мои ожидания.

Адам Голдберг как сквозь землю провалился. Он не отвечал, а я с каждым часом нервничал все больше. Со вчерашнего вечера я не прекращал попыток с ним связаться. Сам факт, что человек, которому теоретически можно дозвониться по четырем номерам, недоступен, вызывал во мне приступ ненависти к эпохе цифровых технологий.

В его лондонском агентстве со мной постоянно говорил автоответчик, и эту запись я уже знал наизусть. По служебному мобильному никто не отвечал. Хотя я мог оставить сообщение или уведомить о своем звонке с помощью эсэмэски, что, безусловно, обнадеживало.

Дома телефон несколько минут звонил в пустоту, после чего тоже включался автоответчик, вещавший по-английски голосом шестилетнего сына Адама Тома: «Привет, Голдбергов нет дома. По не расстраивайтесь, мы скоро вернемся и перезвоним вам, если сможем». Далее слышалось хихиканье, треск, после чего тот же детский голос напоминал мне, что в экстренных случаях я могу дозвониться до главы семьи Голдбергов по номеру его личного мобильного телефона. Снова треск и далее шепотом: «What's your mobile number, Daddy?»[9]

Потом ребенок громко объявлял еще один номер, до сих пор мне неизвестный. Однако и по нему приветливый механический голос уведомлял, что «абонент временно недоступен». Никакого сообщения оставить было нельзя, зато предлагалось перезвонить позже. «This number is temporarily not available, please try again later»,[10]— сухо повторял голос, а я скрежетал зубами.

Утром уже из издательства я послал электронное письмо на адрес его литературного агентства в надежде, что Адам, где бы он ни находился, проверяет свой ящик.

Дорогой Адам! Я пытаюсь связаться с тобой по всем каналам. Где ты? Случилась катастрофа! Пожалуйста, перезвони мне немедленно, лучше на мобильный. Речь идет о нашем авторе Роберте Миллере, которому надлежит объявиться в Париже. Всего доброго!

Твой Андре.

Минутой позже пришел ответ, и у меня отлегло от сердца, пока я не прочитал его:

К сожалению, меня нет в офисе. В случае крайней необходимости вы можете связаться со мной по номеру…

Далее следовал номер мобильного телефона, по которому Голдберг был «временно недоступен». Круг замыкался.

Что делать? Я пытался работать: просматривал рукописи, писал тексты для суперобложек, пил свой неслабый стопятидесятый эспрессо и все косился на телефон. Сегодня было уже много звонков, но ни одного от моего друга и партнера по бизнесу Адама Голдберга.

Сначала объявилась Элен Бонвен, очень милая писательница, всегда говорившая подолгу. Временами у нее случались творческие запои, и тогда она спешила поделиться со мной каждой своей удачей. Дай ей волю — она бы прочитала мне по телефону всю рукопись. Однако временами она впадала в творческий кризис, и тогда мне приходилось изо всех сил убеждать Элен в уникальности ее литературного таланта.

На этот раз был именно второй случай.

— Я опустошена, у меня ничего не получается, — плакала она в трубку.

— Ах, Элен, как часто я от вас это слышу? И каждый раз в результате получается великолепный роман, — успокаивал ее я.

— Только не сейчас. История не клеится, от начала и до конца, — мрачно продолжала Элен. — Знаете, Андре, вчера я весь день сидела за этой глупой машиной, а вечером удалила все, что написала. Почему? Потому что это получилось ужасно: плоско, пусто, заезженно. Никто не станет читать такое.

— Но это неправда, Элен. Вы пишете замечательно. Достаточно посмотреть восторженные читательские отзывы на сайте «Amazon». Кроме того, некоторые перебои в работе — это совершенно нормально. Может, стоит устроить себе маленькую передышку? И тогда идеи снова хлынут потоком, вот увидите.

— Нет, у меня странное чувство, что больше ничего не будет. Давайте забудем об этом романе, и я…

— Что за глупости! — перебил ее я. — Вы хотите сдаться в последний момент? Ведь книга почти закончена!

— Возможно, но она мне не нравится, — упрямилась Элен. — Эту вещь надо переписывать полностью. В принципе, я могу удалить все.

Я вздохнул. С Элен Бонвен все было как обычно. В то время как большинству авторов, с которыми я имел дело, необыкновенно тяжело давались первые страницы и они с трудом входили в работу, начиная новую книгу, эта дама устраивала панику, когда рукопись была на три четверти готова. Именно тогда ей вдруг все переставало нравиться и она кричала, что написала худшую свою вещь, полное дерьмо!

— Послушайте меня, Элен, — убеждал я ее, — ничего не удаляйте! Лучше пришлите мне то, что уже написали, и я немедленно посмотрю. А потом поговорим, хорошо? Готов спорить на что угодно, это блистательно, как всегда.

Я говорил еще минут десять, после чего, обессиленный, положил трубку. А потом направился в кабинет секретаря, где мадам Пети сплетничала с мадемуазель Мирабо.

— Адам Голдберг не звонил? — спросил я ее.

И мадам Пети, на этот раз втиснувшая свои барочные формы в яркое платье с крупными цветами, улыбаясь, отрицательно покачала мне головой из-за кофейной чашки.

— Нет, месье Шабане, — приветливо ответила она. — Я бы сразу позвала вас. Только этот переводчик, месье Фабр. Хотел о чем-то спросить вас, перезвонит позже. И… Да! Звонила ваша мама, срочно просила связаться с ней.