А чего ты ожидал, боярин Романов? Если заглянешь в своюсобственную душу, не кивнешь ли уныло, соглашаясь: ныне ты пожинаешь зрелыеплоды собственных деяний! А посажено древо, с которого ты собираешь урожай,было в далеком 1584 году, когда умер царь Иван Васильевич, оставив престолвроде бы сыну Федору, а на самом деле – Годунову, его шурину. Именно тогдаумнейший человек Богдан Бельский, провидя неисчислимые беды и козни, которыепроизойдут от временщика Бориски, задумал подменить царевича Димитрия другимребенком. Федор и его старший брат Александр принимали в этом самое деятельноеучастие. Кому, как не Федору, было знать: 20 июня 1605 года Москва встречалаистинного царевича, подлинного сына Ивана Грозного, прибывшего на челесоединенного русско-польского войска отвоевать наследственный престол!

Что же случилось потом? Отчего Федор Никитич, сиречьФиларет, ничтоже сумняшеся начал заявлять: на московском троне – самозванец ивор? Отчего он принял участие в заговоре Шубника… тьфу ты, Шуйского?

Оттого, что испугался Димитрия. Почти баснословный, почтивыдуманный царевич, из которого равным образом надеялись вить веревки егоспасители, Романовы и Бельский, а также поддержавшие его поляки, оказался отнюдьне робким мальчиком, но сильным, деятельным мужем. И те и другие просчитались.Димитрий не собирался никого слушать: ни благостных русских, ни дерзкихполяков. Россия была его страной, он намеревался править ею так, как хотел сам.Чудилось, этот царевич явился не из некоего темного традиционного кремлевскогобыта, а из неведомого и пугающего будущего. Ему не по нраву пришласьпатриархальная, закрытая от мира Россия: он пытался отворить все наглухозаложенные двери и окна в этом издревле запертом тереме. Однако и проискиприведших его в Москву иезуитов оказались напрасны: менять веру отцов,окатоличивать Россию Димитрий не собирался. Этот царь не желал быть игрушкой нив чьих руках. Он желал править всерьез и надолго, и у такого мужчины, конечно,должны были родиться сыновья, столь же непреклонные, никому не подвластные,жадные до жизни, как их отец, и точно так же ни с кем не желающие делитьсявластью, как не желал делать это Димитрий. Федор-то Никитич тихо лелеял надеждуна возвышение своего сына, которому пока что едва исполнилось десять лет.Мечтал: настанет время, вспомнят бояре о Мише Романове… Но приглядевшисьповнимательнее к Димитрию, он понял, всем существом своим ощутил: при такомцаре время Миши Романова никогда не настанет! Они с Бельским страшно ошиблись.Они еще обломают зубы о своего ставленника. А значит… а значит, созданный ихусилиями призрак должен перестать существовать прежде, чем уничтожит своих жесоздателей.

Сам Филарет – монах, инок – не мог бороться за престол.Безродный Бельский тоже мало что значил, ведь благодаря усилиям Годунова онсделался всего лишь полузабытым олицетворением баснословных времен ИванаГрозного. В настоящее время Бельский и Романов могли только поддерживатьШуйского. Однако… однако и Шубник оказался лишь новым подтверждением стариннойпословицы: «Пока тонет – топор сулит, а как вытащишь его – и топорища жаль».

Димитрий убит. Шуйский на престоле. За ним издавна тянуласьслава скареда – князь Василий Иванович ее вполне оправдал, проведя венчание нацарство так скромно, что можно было подумать: он стыдится этого счастливогособытия. На самом же деле он торжествовал. Так радовалась бы, должно быть,левая рука, которая вдруг стала правой! Кабы дать ему волю, думал Романов,небось новый царь сменил бы прозванье Шуйского на Десницкого! [11]

Новый государь помиловал прежних сподвижников Димитрия,обещая никому не мстить за прошлое, однако и жаловать благами своихсотоварищей, возведших его на трон, не спешил. Бельский должен отправиться вНижний, а Филарет – в свой Ростов. Каждый остался при своем – выиграл лишькнязь Василий Иванович. И, словно в довершение унижения, кое предстоялопережить Филарету, чтобы окончательно осознать, какое ничтожество вознес он квершинам власти, Шуйский именно ему повелел поехать в Углич за мощами царевичаДимитрия.

Того самого, которого Бельский, Афанасий Нагой и Романовыкогда-то подменили сыном захудалого дворянина Богдашки Нелидова! А мальчикаэтого, раненного Осипом Волоховым в шею, сердобольный Афоня, воспользовавшисьсуматохой, тайно вывез из Углича, и тот впоследствии сгинул неведомо куда,натворив немало страшных дел и отплатив своим благодетелям Романовым чернойнеблагодарностью. Воистину, чудны дела твои, Господи!

И вот Филарет, Федор Романов, доподлинно знавший, что вогробе никогда не лежал царевич Димитрий, принужден был… привезти в Москву егонетленные мощи. Ибо так ему было велено Шуйским, которому мало показалосьпредъявить народу труп убитого почти двадцать лет назад царевича – емунепременно понадобились мощи чудотворца.

Бедняги Нагие, Афанасий и Михаил, едва не умерли на месте.Мигом разъехались по своим вотчинам и засели там, словно крысы в норах. Ужкто-кто, а они-то прекрасно знали, чей труп был захоронен в Угличе в томстрашном мае месяце…

В том-то и дело, что ничей. Не было там никакого трупа! Гробопустили в яму пустым!

Вот и тряслись Нагие, уповая лишь на Божие милосердие.

А вот Филарету уповать на него не приходилось, и деватьсяему было решительно некуда. Шуйский заявил без всяких обиняков: или мощиДимитрия Углицкого привозятся в Москву, прикрытые, словно покровом, неколебимойзначительностью имени Романовых, всегда любимых народом, – или ФедораНикитича ждет незамедлительная ссылка в Сибирь. Без всякой надежды навозвращение – ибо дорога в какой-нибудь Тобольск или Пустозерск долга имноготрудна, всякое может случиться с государевым преступником. Скажем, при переправеперевернется утлая лодчонка – а ведь на руках и ногах железы, развевыплывешь?..

И вот мощи были явлены Москве. Царь со всеми архиереями иархимандритами, с огромным числом духовенства, с боярами и думными людьмивстречал их за Каменным городом. С царем рядом шла инокиня Марфа, звавшаясянекогда Марией Нагой, седьмой женой Ивана Грозного, подтверждая своимприсутствием и действительность мощей, и ложность того, кого называли ещенедавно царем Димитрием Ивановичем. Мощи внесли в Архангельский собор и поставилина возвышении. Инокиня Марфа разлилась великими слезами и всенародно покаялась: