– Уедем в другую гостиницу, я хочу, чтобы мы уехали в другую гостиницу… Сейчас уже поздно?

– За тобой следили?

– Нет.

– Обещаю, что завтра мы сделаем все, что ты захочешь. Почему ты не доверишься мне? Я неосторожен?

В бою самое опасное – паника. Нервы содрогаются от животного страха, человеческих страхов, накопленных за миллионы лет. Наступает момент, когда воля внезапно перестает властвовать над ними. Человек перестает понимать, что бы то ни было.

– Ты поужинала, Надин? Я попрошу что-нибудь принести.

– Нет. К черту ужин.

Д. осмотрел дверь; старый замок, маленькая щеколда внутри, тонкое дерево не выдержит удара всем корпусом… Надин спросила, будто не верила: «Мы останемся ночевать здесь? Ты что, сможешь спокойно спать?» «Почему нет?» Он подвел ее к окну и открыл его. Перед ними была пустынная улица, освещенная отблесками фонарей; разноцветные вспышки над городом, словно зарницы, прорезывали хмурое небо. Надин с удовольствием вдыхала свежий воздух. Д. рассердился: нельзя открывать ночью окно, не погасив в комнате свет. Пятнадцатью метрами ниже дверные проемы могли служить хорошими постами наблюдения. Проползла похожая на бежевого жука машина, перед дверью гостиницы разливалась лужица сероватого света. Д. взял Надин за талию. «Мне страшно, – сказала она. – Я была дурой. Посмотри вниз. Упасть – и через несколько секунд все будет кончено…»

– Откуда у тебя такие мысли, Надин? Я тебя не узнаю. Мы продолжаем борьбу, ты знаешь, что правда на нашей стороне. И потом, вполне вероятно, через несколько секунд конец может и не наступить. Подумай о больнице, переливании крови, уколах, консилиумах, переломе маленького позвонка, из-за которого на всю жизнь останешься парализованной… Ты говоришь такие глупости!

– Я понимаю. Конец – это нелегко. Дай мне сигарету… Как ты рассудителен.

Вместе со спокойствием она обретала способность ясно мыслить.

– Я встретила Алена. Мужен все знает. Они ищут.

Она подробно рассказала о случившемся. (Ален, Ален, это имя ранило Д. Кто? Ален? Предположение показалось невозможным, но почему же невозможным? Мы свободные люди. Он усмехнулся: заплатим дань…) Д. спокойно произнес:

– Мы потеряли преимущество в несколько дней, вот и все… Я дал им понять, что мы отправляемся в Лондон…

– Они не поверят тому, что ты дал им понять…

Верно.

– Закрой окно, мне холодно, – сказала Надин.

Его тревога нарастала: темная вода выходила из берегов.

Освещенная комната показалась уютной. Вошла симпатичная горничная, принесшая бульон, холодную курицу и слабый чай. «Вы итальянка?» – любезно спросила Надин. «Да, мадам. Это заметно, правда?» – «Мы из Пьемонта», – серьезно сказала мадам Ноэми Баттисти. «Не стоит так злоупотреблять Пьемонтом с нашим доморощенным итальянским, – рассмеялся Д. – Ты помнишь Сорренто?»

– Да, – ответила Надин, и глаза ее засияли.

– Мы начинаем другую жизнь, Надин.

(Было бы точнее сказать: мы заканчиваем жизнь.)

– Тебе нравится имя, которое я придумал – Ноэми? Имя дикарки. Как сейчас вижу тебя купающейся в Сорренто… Все еще будет.

(По меньшей мере возможно. Главное – не упустить этой возможности.)

Они никогда больше не увидят другие, унылые места, которые зимой покрываются снегом, более берущим за душу, чем море и солнце Сорренто – эта мысль обожгла их обоих; и оба они отогнали ее.

– У тебя еще много сил, Саша, – печально произнесла Надин.

(Много – для чего?)

– Я всегда считал, что человек – это значит воля.

Она взглянула на него ясно и одобрительно, но про себя подумала, может ли он быть искренним до конца. Не говорит ли он это, чтобы успокоить ее, успокоить себя? Воля в наши дни стоит так мало – а его воля вообще не идет в счет, даже для того, чтобы обеспечить их весьма проблематичное спасение… И для него, исполненного спокойного мужества, которое на самом деле, быть может, – только отрешенность отчаяния, рассуждения о воле служат всего лишь панцирем, прикрывающим слабое тело. В глубине души крепло отчаяние. Воля требует завершенности.

– Теперь, – сказала Надин, – эта комната мне почти нравится. На улице спокойно. А зарево над бульваром похоже на отражение цветов в воде.

Он промолчал, хотя сравнение показалось ему неточным. Ночное освещение Парижа – отблески адова огня торговли: не цветы в воде, а электричество, которое упрямо действует на нервы, заставляя продавать и покупать низменные удовольствия, вот что это такое! – Отель засыпал. Все реже скрипел лифт, закрывались двери, время от времени раздавался шум воды – эти звуки лишь подчеркивали тишину, они говорили о том, что люди завершают свой дневной цикл. Людей объединяет лишь усталость и сон. В лицах всех спящих есть трогательное сходство, чем-то роднящие их с мертвыми. Сны рисуют на них подвижные арабески главных желаний – но не приносят успокоения.

– Завтра мы свободны, Надин, можно поспать подольше.

Поспать подольше, пожелание эхом отозвалось внутри. Они легли на стоящие параллельно кровати, затем Надин, подняв обнаженные руки и соединив их на затылке, позвала: «Иди ко мне, Саша», – не в силах вынести холода одиночества. Не экстаз любви, а нежность соединила их. Горячая волна подхватила их и даровала утешение за пережитое. «Не думать, только не думать», – говорил себе Д. Внутренняя дисциплина помогла ему. Надин, опустившая розовые полумесяцы век, внезапно похолодела и широко, тревожно раскрыла глаза. «Послушай… Этот шум у двери…» Моментально овладев собой, Д. холодно взглянул на дверь. Револьвер под рукой. Раздался утробный скрип вывески отеля; чьи-то мягкие шаги удалялись в сторону лестницы… «Ничего, – сказал он, – ничего не бойся, милая». Он увидел в зеркале собственное растерянное лицо. И вновь их захлестнула волна страсти, сияние улыбки стерло страх с лица Надин.

Возвращалась страсть, единение и радость жизни, где нет места ни зубной боли, ни минутному страху. «Надин, сохраняй спокойствие… Я не люблю, когда тебя охватывает нервная дрожь… Мы уже избежали многих опасностей…» Многих, но несравнимых с теми, которые еще предстоят, ядовитые пауки заделывают разрыв паутины: смысл жизни, идеи, родина, единение в опасности, невидимая битва ради будущего, мир, идущий вперед! Все рушится, остается лишь огромный, неоправданный риск. «Все-таки это ужасно, – прошептала Надин. – Нужно привыкнуть к мысли, что…» Д. наблюдал изгиб пальцев Надин, блеск ее овальных ногтей, в то время как она выдавливала прыщик над бровями. – Кто? Бессмысленная ревность унижала его. Вот как слаб человек, освободившийся от старых моральных устоев! Надин почувствовала, как они, без движения лежа рядом, отдаляются друг от друга. «Не уходи», – сказала она жалобно.

Машинально, думая о другом, он произнес:

– Твоя встреча с Аленом не меняет дела…

– Не произноси при мне это имя, Саша, если можешь. Я ненавижу его…

Он все понял. «Этот человек