– Безумие, – пробормотала я, прикрывая глаза. – Какое же безумие…

Ненасытность Магистра приводила меня в ужас. Столько людей гибло – и варнайцев в том числе – просто из-за амбиций одного человека! И никто не может его остановить, даже не пытается… Лишь один раз начали ворчать, когда Магистрат проиграл в Замбире. А пока он продолжает победоносное шествие по континенту – все рады рукоплескать победам, не думая о том, какой ценой они покупаются. Цену этим победам понимали лишь люди вроде Галии: те, кто потерял в войнах своих близких.

– Не переживай так сильно, цифры в газетах обычно серьезно завышаются, – раздался надо мной спокойный голос госпожи Холт.

Я открыла глаза как раз тогда, когда она опустила на стол передо мной поднос, нагруженный вазочками с печеньем и вареньем, пузатым чайником, от которого исходило тепло и легкий аромат мяты, и двумя чашками.

Двумя. Я удивленно посмотрела на экономку, занявшую кресло напротив. Она проигнорировала мой взгляд и разлила по чашкам чай, протянула одну мне. Кажется, за все время моего пребывания в доме генерала мы ни разу не пили с ней чай вдвоем. Даже разговаривали редко, только по делу.

И вот теперь она принесла поднос и удобно устроилась рядом, явно предполагая почти дружеские посиделки вроде тех, что мы порой устраивали с Галией и Марией. В то же время ее лицо оставалось мрачным и сосредоточенным, а спина прямой, как всегда. И вся она казалась какой-то напряженной.

– Завышаются? – переспросила я, предлагая развить тему, поскольку она сама молчала.

Холт кивнула.

– Да, Оллин мне как-то объяснял, что они не имеют ничего общего с истинным положением вещей. Не потому, что газетчики не в курсе, а потому, что выдавать точные цифры им запрещено. Они их завышают, чтобы свои гордились, а чужие – боялись.

Оллин. Из всей тирады, произнесенной как всегда крайне сдержанно, я уловила только это. Кажется, экономка впервые назвала при мне генерала просто по имени. Пытается дать понять, что я вторгаюсь на ее территорию? Мол, смотри, как мы близки, я тут была раньше тебя? Не поздновато ли для подобных заявлений? К чему они теперь, когда Шелтер далеко, а мне обещано, что между нами ничего не будет?

Я подняла на Холт глаза и непроизвольно вздрогнула: она сверлила меня темным взглядом, забыв о чашке в своих руках. У нее радужка была обычного карего цвета, не такая как у Шелтера, но что-то у них все-таки было общее. Что-то неуловимое, больше в выражении, чем в чертах лица.

Неожиданно экономка улыбнулась. То ли заметила мой испуг, то ли ее развеселило что-то еще. Но улыбка, к моему удивлению, оказалась мягкой, искренней, а не издевательской.

– Ты, наверное, теряешься в догадках, чего я от тебя хочу? Зачем пришла и решила поговорить?

– Да, – призналась я, не притрагиваясь к остывающему чаю. – Раньше вы не очень-то жаловали меня.

– Поверь, я не испытываю к тебе никаких негативных чувств, – торопливо заявила Холт. – Хотя признаюсь, что поначалу злилась на тебя.

Я тяжело сглотнула, понимая, что мы подбираемся к сути и, стараясь не прятать взгляд, уточнила:

– Вы ревновали?

– Оллина к тебе? – Она вдруг рассмеялась, хотя даже это она делала тихо и сдержанно. – О, боже, нет. Скорее, наоборот. Но чтобы ты поняла, ты должна услышать нашу с ним историю. Для этого я и пришла.

Я сомневалась, что хочу слышать эту историю, но сбегать точно не собиралась.

– Я вас внимательно слушаю, госпожа Холт.

Несмотря на мое приглашение, экономка не торопилась начинать свой рассказ. В ее внезапной нерешительности мне почудилась неловкость, но я все равно не ожидала услышать того, что она сказала дальше:

– Полагаю, ты знаешь, что я появилась в его доме восемь лет назад, когда он был еще только майором. Он тогда снимал небольшую квартирку во втором круге столицы… Это не самый центр, но и не окраина. Кухня, гостиная, спальня и каморка для прислуги, но прислугой он тогда не пользовался, ему было не по карману… Или он просто предпочитал обслуживать себя сам, а деньги откладывать на что-то другое.

Она замолчала, поднесла чашку к губам, чтобы как-то оправдать паузу, а мне почему-то показалось, что солнце, ярко светившее с самого утра, вдруг стыдливо спряталось за неизвестно откуда взявшуюся тучку. По ногам потянуло холодом.

– И насколько мне известно, его все устраивало… Но он все равно купил меня у полковника Ровера.

Сердце екнуло от удивления и забилось часто-часто от нахлынувшего волнения. Купил? Вот никогда не подумала бы, что госпожа Холт может быть… рабыней! Хотя бы потому, что это несколько странно, когда невольница управляет свободной прислугой. Я-то думала, что уже начала понимать местные порядки, но они опять преподнесли мне сюрприз.

Холт оторвала взгляд от чашки и снова посмотрела на меня. Ее взглядом даже не обожгло, а как хлыстом ударило: резко, остро, больно.

– Когда-то я была как ты, – непривычно тихо сообщила она. – Невинная девица, ждавшая любви и мечтавшая о светлом будущем, верившая, что у нее все впереди. А потом на наши земли пришел Магистрат. Нет, меня не отобрали для коллекции, все было куда прозаичнее. Я приглянулась полковнику Роверу, и он забрал меня в качестве наложницы.

Громкое позвякивание снова прервало рассказ: это рука Холт дрогнула, и чашка подпрыгнула на блюдце. От греха подальше она поставила их на стол и сцепила руки в замок перед собой.

– Только мне не повезло так, как тебе. Полковник Ровер не обладал и десятой частью благородства Шелтера. Он был давно женат, его супруга успела состариться и растолстеть, а вполне вероятно еще до того потерять интерес к нему как к мужчине. Поэтому, как только у него появилась возможность, он стал привозить себе наложниц. Молоденьких и по возможности невинных. Кто бы мне объяснил, почему для таких, как он, это столь важно? Я была у него не первой и не последней. Первую неделю своего отпуска он развлекался со мной сам. Ему нравилось, когда я кричала, плакала или умоляла не трогать меня. Его это только больше заводило. А когда я потеряла для него свежесть и новизну, он стал иногда приглашать приятелей, и они развлекались со мной уже втроем или вчетвером. У них так принято, понимаешь? Делиться. Когда я перестала плакать, кричать и сопротивляться, ему стало немного скучно, и он нашел несколько новых способов вызвать у меня нужную реакцию. Особенно ему нравилось бить меня плетью и прижигать сигаретой.

Я шумно втянула в себя воздух, когда поняла, что уже несколько секунд не дышу, и тут же испуганно зажала себе рот рукой. Но госпожа Холт не обратила на меня внимания. Теперь она смотрела только на свои сцепленные в замок руки.

– Я мечтала только об одном – умереть. Но у богов на меня были другие планы. Как и следовало ожидать, в конце концов я забеременела. Уж не знаю, от которого из них. Полковник Ровер не стал разоряться на мага, врача или зелье. Он просто избил меня. Сам. Ребенка я потеряла. Но зато и полковник окончательно потерял ко мне интерес. Он собирался продать меня в бордель, как только я снова стану выглядеть по-человечески. А пока я прислуживала у него дома, когда снова смогла ходить. Честно говоря, в тот момент мне было уже все равно, что будет со мной дальше. Я ни на что не надеялась и ничего не ждала от жизни. Пока среди гостей Ровера не появился майор Шелтер. Молодой, но делающий стремительную карьеру офицер. Я слышала, как полковник шептался о нем с другим своим приятелем. Объяснял ему, что, хотя Шелтер и сомнительного происхождения, у него явно есть высокопоставленный покровитель. Или покровительница. Поэтому с ним надо дружить.