Римской республики и ее государственного устройства. Короче говоря, для любого акта понимания истории необходима реконструкция идей, изложенных политическими акторами. Как впоследствии выразился Квентин Скиннер, Коллингвуд показал, «что историю мысли следует рассматривать не как ряд попыток найти ответ на стандартный набор вопросов, а как последовательность эпизодов, в которой вопросы, как и ответы, нередко менялись»[66].

Через три года после публикации книги Коллингвуда Питер Ласлетт издал сборник политических произведений Роберта Филмера, жившего в XVII в. защитника божественного права монархов. Следующие годы Ласлетт посвятил осуществлению монументального проекта – критического издания «Двух трактатов о правлении» Джона Локка, вышедшего в 1960 г. Ласлетт стремился определить точное время написания текстов Филмера и Локка. На основе сведений, содержащихся в переписке и свидетельствах современников, он выяснил, что трактат Филмера «О патриархе» («Patriarcha») был создан ранее других его произведений, но вышел из печати лишь после смерти автора, в 1679–1680 гг. Что касается классического труда Локка в области политической мысли, впервые изданного в 1690 г., то его традиционно интерпретировали как решительное выступление в защиту «Славной революции» 1688–1689 гг. Однако Ласлетт показал, что «Два трактата» были написаны около 1681 г., в пору, когда виги, разделявшие точку зрения Локка, замышляли расправу над династией Стюартов. В своем издании Локка Ласлетт поставил перед историками вопросы, касающиеся взаимосвязи между намерениями автора, воплощенными при сочинении того или иного текста, и целью его публикации, и это привело к полномасштабной переоценке политической мысли конца XVII в. Требование Коллингвуда, чтобы историки рассматривали идеи исторических акторов в контексте их эпохи, и призыв Ласлетта реконструировать намерения автора на основе данных, содержащихся в его текстах, привели к становлению движения, которое впоследствии получило название Кембриджская школа, опиравшегося на сформулированный Коллингвудом и Ласлеттом новый метод исторических исследований. Следом в свет вышли серьезные работы, посвященные реинтерпретации политической мысли раннего и зрелого Нового времени, например труды Джона Покока, Кэролайн Роббинс («Человек Содружества XVIII в.», «The Eighteenth-Century Commonwealthman», 1959), Феликса Гилберта («Макиавелли и Гвиччардини: политика и история во Флоренции XVI в.», «Machiavelli and Guicciardini: Politics and History in Sixteenth-Century Florence», 1965), Джона Барроу («Эволюция и общество», «Evolution and Society», 1966) и Бернарда Бейлина («Идеологические истоки Американской революции», «The Ideological Origins of American Revolution», 1967). Особенно влиятельной стала монография Покока «Древняя конституция и феодальное право» («The Ancient Constitution and the Feudal Law»). Покок подчеркивал, сколько препятствий возникало перед английскими юристами, приверженными идее обычного права и конституции, восходящих к незапамятным временам, в их исторических изысканиях в сравнении с их французскими коллегами. Английские правоведы XVI и XVII вв. были одержимы историей, но их подход к прошлому по сути являлся антиисторичным. Что касается французов, таких как монархоборец Франсуа Отман, чей трактат по феодальному землевладению («De Feudis») вышел в 1572 г., то контраст между наследием римского права и традиционным правом французских провинций облегчал им сравнительное изучение законов разного времени. Покок описывает революцию, последовавшую за изданием «Glossarium Archaeologicum» сэра Генри Спелмена (1626), который в своем труде прослеживает историю расцвета и упадка феодального землевладения. В свою очередь, этот текст способствовал появлению новых видов политического мышления, нашедших отражение в труде Джеймса Харрингтона «Республика Океания» («Oceana», 1656), где собственность на землю определяет функционирование политических структур. Показывая, что в раннее Новое время отношение к прошлому как формировало, так и ограничивало политическое теоретизирование, Покок самым тщательным образом иллюстрирует факт появления в ту эпоху новых разновидностей исторической науки[67].

Покок, Роббинс, Барроу, Бейлин и их современники делали упор на прерывности, непреднамеренных последствиях, трагических неудачах и забытых традициях политических дискуссий. Они изучали «второстепенные» фигуры и использовали их труды для прояснения малоизвестных элементов мысли ученых, чьи труды традиционно считаются каноническими. Кроме того, они выступали против всеобъемлющих нарративов или против интерпретаций, создатели которых вдохновлялись философским подходом к истории, особенно воззрениями Карла Маркса. Разносу подверглась и вигская историография. По иронии судьбы в число вигов был включен и Артур Лавджой, недвусмысленно выступавший против телеологических подходов. Оппозиция Марксу и марксизму явно вдохновляла многих интеллектуальных историков. Они отвергали более грубые формы марксизма, в которых идеи объявлялись производным материальных сил и как таковые могли быть проигнорированы: именно такой метод долгое время господствовал в историографии Французской революции. Интеллектуальные историки также критиковали более тонкую трактовку идей как производного экономических процессов, встречающуюся, например, у Эрика Хобсбаума. Важно понимать, как утверждал Дж. Г. Эллиотт, что «в период после Второй мировой войны доминировали экономические и социальные интерпретации прошлого, вплоть до того, что даже противник марксизма Хью Тревор-Ропер строил свой ответ [в статье, в которой он возражал Хобсбауму, писавшему о «всеобщем кризисе» XVII в.] в той же самой системе координат»[68]. Квентин Скиннер также отмечал, что главной задачей его ранних методологических работ являлась борьба с господствующими марксистскими подходами к изучению идей[69]. Другие интеллектуальные историки вели поединок с Марксом иначе, штудируя его работы в поисках того, что могло оказаться полезным с интеллектуально-исторической точки зрения. Этот принцип характерен для Франко Вентури, чей пятитомный труд «XVIII век – эпоха реформ» («Il Settecento riformatore») издавался в 1969–1990 гг. Английские читатели могут судить о достоинствах работ Вентури, посвященных историческим идеям XVIII столетия и последующих эпох, по его лекциям, прочитанным в Кембридже и изданным под названием «Утопия и реформы в век Просвещения» («Utopia and Reform in the Enlightenment», 1971)[70]. Многочисленные итальянские сотрудники Вентури и его последователи – Джузеппе Джарриццо, Фурио Диаза, Джироламо Имбрульи, Эдоардо Тортароло и Мануэла Альбертоне – подчеркивали, что интеллектуальная история – предмет, закрепляющий междисциплинарный подход и тем самым позволяющий исследователям рассматривать исторические проблемы в глобальной перспективе[71]. Кроме того, они делали акцент на значимости участия в практической политике, что отличало итальянских ученых от многих их британских коллег[72].

Начиная с 1970-х сторонники лингвистического контекстуализма захватили главенство в интеллектуальной истории. Их начинания завершились успехом, поскольку появилось целое поколение исследователей, уверенно называвших себя интеллектуальными историками, создававших профессиональные ассоциации и получавших научные должности в этой области. В 1962–1969 гг. в защиту лингвистического контекстуализма выступили Джон Покок, Джон Данн и Квентин Скиннер, в то время связанные с Кембриджским университетом[73]. Согласно известным словам Блэра Уордена, они превратили Кембриджский университет «одновременно и в источник вдохновения, и в фабрику революции»[74]. Их методологические сочинения стали рассматриваться как источники классических утверждений о практике интеллектуальной истории.

И Покок, и Данн, и Скиннер считали, что всякий текст необходимо трактовать как порождение особого исторического контекста, под которым они понимали идеологический контекст, сформировавшийся в процессе языковой деятельности. При анализе текстов Данн и Скиннер делают упор на выявление авторского намерения в качестве главного ключа к пониманию индивидуальной специфики текста, хотя это вызывает вопросы в плане постановки исследовательской задачи, а также сомнения в адекватности понимания написанного автором. Напротив, Покок в тот момент ставил на первое место не намерения, а парадигмы[75]. Скиннер отмечал, что цель историка – изучить, «что же делал» автор конкретного текста, то есть выяснить, что данный автор намеревался сделать, и оценить, что ему удалось сделать исходя из реакции других авторов. Об одном из ожидаемых последствий такого метода сигнализировало первоначальное название статьи Скиннера: «О незначительности великих текстов для истории политической мысли»[76]. Одно из самых принципиальных положений Покока, Данна и Скиннера, на которое в первую очередь делал упор Покок во всех своих методологических работах, заключалось в том, что пределы аргументации задает язык или дискурс, в рамках которого работает автор, то есть набор допущений, взятых им на вооружение и используемых при формулировании своих аргументов. Язык или дискурс включает в себя грамматику и риторику, а также сложно структурированный набор допущений, касающихся использования и понимания идей. Авторы, живущие в языковых сообществах, способны обновлять и изменять существующий язык, и задача исследователя состоит именно в поиске инноваций, поскольку через них в существующих