«всевозможные исторические нелепости» и «мифы», поскольку эти исследователи неизбежно приписывали изучаемым ими авторам такие воззрения, которых те никак не могли придерживаться. Соответственно, они распространяли мифы, а не верифицируемые истинные утверждения, к которым можно было бы прийти посредством строгого исследования.

Скиннер полагал, что речь идет о парадигматическом подходе к истории идей; иными словами, он описывал серию практик, опиравшихся на общий набор предположений о том, как нужно писать о прошлом и для чего следует его изучать. Имея это в виду, Скиннер призывал к смене парадигмы, обрисовывая совершенно иной подход к истории мысли. Перечитывая «Значение и понимание…», можно ощутить то возбуждение, которое, без сомнений, испытывал Скиннер, находясь в авангарде такого движения. Он был уверен, что разъясняет смысл практик, взятых на вооружение группой новаторов, уже работающей в этой области. Дух нового подхода к старым темам, подразумевавшего неизбежную смену парадигмы, уже проник в историю искусства – в работы Эрнста Гомбриха (Данн также положительно отзывался на книгу Гомбриха «Искусство и иллюзия» («Art and Illusion»), изданную в 1960 г.) и в историю науки – в труды Томаса Куна. Оба автора удостоились похвал в статье Скиннера.

Более того, отголоски предложенного Куном определения научного сообщества, привязанного к парадигме, которая включает в себя и теорию, и набор критериев, позволяющих оценить убедительность новой теории, и переходящего к новой парадигме, когда в рамках прежней уже не могут быть объяснены возникающие аномалии, можно увидеть в работах всех интеллектуальных историков 1960-х гг. Как известно, Кун уделял основное внимание коперниканской революции – смене парадигмы в естествознании, когда было признано, что центром Солнечной системы является Солнце, а не Земля. В том, что касается современности, примером парадигмы в куновском смысле объявлялась эволюционная теория, пришедшая на смену представлениям о божественном замысле, или креационизму. Работа Куна быстро привела к пересмотру истории науки, чему способствовали и труды ученых, чьи имена связаны с лондонским Институтом Варбурга: в этих работах речь шла о важности алхимии, астрологии и магии для трудов таких великих ученых, как Роберт Бойль и Исаак Ньютон. Очередным подтверждением развития новых подходов к истории стали сочинения Фрэнсис Йейтс о значении идей, которые впоследствии стали считаться иррациональными, начиная с ее работы «Джордано Бруно и герметическая традиция» («Giordano Bruno and the Hermetic Tradition», 1964). Однако представление о том, что мышление любой эпохи организовано в соответствии с «сочетаниями абсолютных утверждений», нередко называемыми парадигмами, по мнению Скиннера, своим появлением было обязано Р. Г. Коллингвуду и его «Эссе о метафизике» («An Essay on Metaphysics», 1940). И Данн, и Скиннер критически отзывались о Коллингвуде, давая понять, что они не согласны с многими аспектами его подхода к изучению прошлого. Тем не менее очевидно, что труды Коллингвуда, влияние которых с точки зрения их вклада в общенаучную сумму знаний можно заметить в работах самого Ласлетта, оказали на Данна и Скиннера наибольшее воздействие.

Первая проблема старой парадигмы заключалась в «мифологии доктрин», по выражению Скиннера. Речь идет о том, что историкам и философам было свойственно выделять какую-либо современную идею, а затем вести поиск схожих с ней учений в различных текстах, созданных в другие эпохи. Так, американский философ Алан Гевирт отыскивал корни идеи о разделении властей в «Защитнике мира» («Defensor pacis») Марсилия Падуанского (1324)[85]; можно также сослаться на мнение о том, что за судебный надзор выступал еще Эдвард Кок, юрист времен Якова I, в «Деле доктора Бонэма» (1610), теорию общественного договора выдвигал Ричард Хукер в трактате «О законах церковного государства» (1593), а Джон Локк был сторонником народного суверенитета. Скиннер же указывал, что эти авторы не могли высказываться в поддержку подобным учениям, поскольку в их распоряжении не было соответствующих идей – они появились позже, в ходе последующего интеллектуального развития. Одним из негативных следствий убеждения в том, что родственные друг другу учения могут обнаруживаться в отдаленные друг от друга исторические эпохи, было утверждение о вкладе великих авторов в соответствующие дискуссии. Это, в свою очередь, порождало одержимость поиском высказываний, предвосхищающих положения известных позднейших теорий, с упором на оценку вклада, внесенного автором этих высказываний в разработку данного набора идей. Предполагалось, что можно проследить постепенное развитие идей вплоть до обретения ими их нынешней превосходной формы и в то же время подвергнуть критике авторов прежних эпох, не сумевших сформулировать идеи так четко, как это удалось их преемникам. Например, Платона можно отчитать за то, что он не учел значимости общественного мнения, Локка – за неясность его позиции по вопросу об избирательном праве, Гоббса – за недостаточно внятно выраженное отношение к христианству. В то же время таких авторов можно было призвать к ответу, например, по вопросу о том, что они думали о демократии, даже если эта форма правления, как в случае Марсилия, их решительно не интересовала. Скиннер, ссылаясь на работы Лео Штрауса и его учеников, возложил на них ответственность за другое начинание, проистекавшее из общего подхода, а именно – стремление показать, что современный нравственный релятивизм берет свое начало во взглядах Гоббса и Макиавелли, как будто их каким-то образом можно было объявить виновными и предать суду за их взгляды. Скиннер утверждал, что все подобные методы и полученные с их помощью результаты влекут за собой ошибочные представления об истории и бесплодные научные предприятия.

Другим следствием изучения одних текстов вне исторического контекста и поисков интертекстуальных связей, протянувшихся через столетия, стала «мифология системности». Скиннер имел в виду мысль о том, что произведения великих авторов следует оценивать по признаку последовательности и глубины разработки великих концептуальных вопросов, осмыслением которых занимались и другие выдающиеся умы. Этой идее неизменно сопутствовало побуждение рассматривать мысли данного автора in toto, предполагая, что его труды, опубликованные в самые разные периоды его жизни и в самых разных обстоятельствах, вносят свой вклад в осмысление единого комплекса вопросов, составляя согласованное единство. Опять же, Скиннер как исследователь предъявлял особенно серьезные претензии Лео Штраусу и его методу. Эзотерический текст чрезвычайно трудно поддается дешифровке, если даже он и прочитан, то все равно, настаивал Скиннер, невозможно точно узнать, в чем заключается истинный смысл или внутренняя логика эзотерического учения, поскольку нет никаких критериев оценки истинности его содержания. Еще одним результатом использования этого порочного метода была «мифология пролепсиса», когда значение, приписываемое тому или иному действию апостериори, подменяет его истинное исходное значение. Сюда относится, например, утверждение о том, что восхождение Петрарки на гору Венту ознаменовало начало Ренессанса. Еще один пример из известной работы Карла Поппера и Джейкоба Талмона – заявление, что Платон и Руссо в каком-то смысле были ответственны за использование их идей тоталитарным государством, и оценивать их произведения следует с точки зрения их вклада в либерализм или в автократию. С точки зрения Скиннера, все это было сплошным мифом, поскольку ни Платон, ни Руссо не имели и не могли иметь ни малейшего понятия о последующей истории какой-либо из их идей и, безусловно, не несут никакой ответственности за их возможное использование в ситуациях, которых они не могли себе вообразить. Другие случаи – мнение о том, что Макиавелли положил начало современной эпохе политических дискуссий, совершенно не задумываясь о том, к чему это приведет, или что Локк был либералом, хотя он всего лишь автор трудов, которые, несомненно, в дальнейшем пригодились либерализму. Как писал Скиннер, пролептические утверждения ошибочны, ибо для того «чтобы действие обрело значение, должно наступить будущее»[86].

Еще одна трудность, которую Скиннер окрестил «мифологией ограниченности», заключалась в утверждении, что тексты ведут друг с другом диалог сквозь века и эпохи и, соответственно, оказывают взаимное влияние. В качестве примера можно назвать распространенную точку зрения, разделявшуюся в 1960-х гг. такими исследователями, как Гарольд Ласки, Харви Мэнсфилд, Кингсли Мартин и Лео Штраус, согласно которой Эдмунд Берк, по всей видимости, вел диалог с Генри Сент-Джоном, 1-м виконтом Болингброком, Болингброк в свою очередь вел диалог с Локком, Локк – с Гоббсом, а Гоббс – с Макиавелли. Другой иллюстрацией мифологии ограниченности служит гипотеза о том,