– Вот и нам надо действовать, как в Лимонии, – закончил свой рассказ Карл. – Развернуть пропагандистскую деятельность, провести соответствующую работу среди мух, клопов, тлей, кузнечиков, тараканов, высших насекомых и низших, домашних и лесных, ползающих и летающих. А затем назначить день «Д» и по команде из единого центра жахнуть всей этой армией по всем направлениям сразу. Кстати, единый центр можно оборудовать прямо здесь. Прибраться только, повесить на стены лозунги, вон тот железный ящик приспособить под партийную кассу. Но главное в нашем деле, – Карл понизил голос до шепота, – конспирация. Враг подслушивает! Это надо помнить всегда. Так что, товарищ Волос, – Карл снова заговорил нормально, – завязывай с религиозным дурманом и займись настоящим делом. Тем более партийное имя у тебя уже есть – Красная Борода.

Волос с огнем в глазах и безумным дрожанием в голосе, выкинул вперед хелицеры.

– Грядет новая Лимония! – сказал он, и в красной его бороде отразилось пламя грядущей революционной битвы.

– Конечно, грядет, куда ж она денется. – Карл похлопал передней лапой краснобородому по спине. – ИНЕБОЛ, говоришь, напротив, через дорогу? Очень хорошо. Пойду налаживать там конспиративную сеть. Как налажу, вернусь сюда, проверю, как идут дела в центре. Чао! И помни о конспирации.

Она прикрыла за собой дверь и, быстрым взглядом пробежав по палате, улыбнулась удивленной улыбкой. Но тут же заперла улыбку на ключ, и лицо ее стало строгим, хотя строгость была деланная, притворная – в трещинках в углах губ продолжала дрожать смешинка. Зеленая униформа дриады не вязалась ни с мелом стен, ни с тревожным больничным духом, настоянным на карболке и аммиаке.

Ванечка как сидел на койке с Аликовой сигаретой в зубах, так и оставался сидеть. Алик же, собравшийся на разведку на предмет решения эмпирическим способом проблемы смычки противоположных полов, заскрипел натруженными пружинами, прикрывая спиной бутылку.

– Мальчики, вы совсем охренели? Вы бы еще танцы в палате устроили… «Зубровка». – Она обошла Алика, взяла в руки бутылку, понюхала, плеснула в пустой стакан. Отпила, поморщилась, ее передернуло. – Гадость! Как вы эту отраву пьете! Да еще без закуски.

– Так и пьем, – сказал негр Алик, почувствовав, что возможный скандал обходит их, кажется, стороной. – Не морщась. За здоровье прекрасных дам. Людочка… то есть Танечка… то есть…

– …Машечка, – выручила Алика медсестра.

– Машечка, а мы как раз думаем – хоть бы, думаем, сестренка какая зашла, украсила наш мужской коллектив. Мы ж не просто так керосиним, у нас повод – день рождения Джавахарлала Неру.

– Вы бы эту свою морилку хоть в графин перелили, – слабо улыбнулась она. – А если контрольный обход? А если бы сегодня не я, а Сивцева или Бизюк работала? Ночь же, люди в палатах спят, а из вашей одни матюги несутся. – Она взглянула на одеревеневшего Ванечку, укоризненно покачав головой. Ванечка качнул тоже, и сигарета выпала у него из зубов. – Вепсаревич, вы же не курите. Или это на вас Чувырлов так плохо действует? Смотрите, мы можем вашего соседа и отселить. Мест в больнице хватает.

– Ну Машенька, ну ты же такая интересная девушка – спортсменка, комсомолка, красавица, – ну почему же сразу и отселить. Мы – всё, мы уже завязываем. Сейчас остаточки допьем и бай-бай. – Негр Алик потянулся к бутылке.

– Так, – сказала медсестра строго, – на сегодня больше никакой пьянки. Пустую тару я унесу с собой, а то свалите у батареи в сортире, а после Семен Семеныч вставляет нам метроскоп в задницу. И хабарики свои уберите. Придумали тоже – дымить в палате.

– Машенька, а метроскоп – это что? – спросил негр Алик, услышав непонятное слово.

– Метроскоп, Чувырлов, это такое зеркало. Им матку проверяют у женщин, – удовлетворила его интерес сестра. Затем посмотрела на Вепсаревича и смущенно ему сказала: – А я ваш стишок читала. Про жертву немытых рук. Очень понравилось. Особенно, где вы про микробов пишете. Вы поэт?

Ванечка глядел на Марию. За все время, что она была здесь, он не выдавил из себя ни слова. Конечно, он видел ее и раньше. Но мало ли зеленых халатов мелькало на фоне этих больничных стен. Неужели надо было напиться пьяным, чтобы увидеть ее лицо. Хмель по-прежнему гулял в жилах, но это был спасительный хмель. Ванечка забыл про болезнь, он не слышал пустозвонства соседа, ему хотелось, чтобы это мгновение протянулось как можно дольше. «Машенька» – он влюбился в имя. «Машенька» – он примеривал имя к своей судьбе. «Машенька» – говорил он мысленно и сразу же отводил глаза, опасаясь что мысли вдруг обретут голос.

– А правда, что вместо пиявок в медицине сейчас используются клопы? – звучал из космоса Аликов тенорок.

Ванечка ничего не слышал. Он жил на другой планете, где были только два человека – она и он. Очнулся он лишь тогда, когда услышал сквозь больничную вату невозможные, неправильные слова:

– Нет, завтра меня не будет, то есть уже сегодня. У меня отпуск до середины июля. А потом я вообще отсюда хочу уволиться, надоело, заявление уже написала.

– Как? – вырвалось из Ванечкиной груди. «А как же я?» – хотел крикнуть он обиженным голосом, но вовремя погасил порыв. Стало холодно. Проклятая паутина не грела. Хмель стал горьким, а голос Алика раздражающим и колючим, как стекловата.

– …Телефончик… – дребезжал Алик. – Дети? Дача? Ах, муж ревнивый?.. Много мяса, мало дров – знаешь загадку? Вот и не шашлык, а заноза в жопе…

Ванечка смотрел на нее. И, наверное, это было жутко нелепо: поросший паутиной мужик, небритый, страшный, воняющий алкоголем, – и женщина с такими глазами. «"Аленький цветочек" какой-то, натуральные красавица и чудовище…» – в голове его плодились, как мухи, банальные литературные штампы, и от этой заезженности, банальности становилось еще тошнее.

– Слушай, ты, – сказал он внезапно, хватая Алика за рукав халата. – Замолчи, а? Задолбал! – Ненависть ядовитой волной затопила его сознание. Он готов был убить соседа, садануть его вонючей бутылкой, придушить, выкинуть из окна.

И сосед это, должно быть, почувствовал, потому что отстранился от Ванечки и испуганно заёрзал на койке.

– У тебя чего, крыша съехала? – произнес он увядшим голосом и с тревогой посмотрел на сестру: – Нет, ты видела? Я что, я – ничего, а он сразу халат мне рвать.

Машенька подошла к Ивану, села рядом, провела рукой по его плечу. Ненависть ушла так же вдруг, как и накатила на Ванечку. Стало стыдно, особенно перед ней. Он сидел, тупо глядя на стоптанные домашние тапочки на волосатых своих ногах, выглядывающих из-под полы халата, на нервно сцепленные, напряженные пальцы, на графин, на тумбочку, на окно – на что угодно, только не на нее. На нее он смотреть боялся.

– Спать пора, – сказала она Ванечке мягко. – Вы ложитесь, утро вечера мудренее. Это нервное, это сейчас пройдет. Я вам капель дам, и сразу уснете.

– Да, – ответил Ванечка очень тихо. – Да, пожалуйста, только… приходите еще.