– Субординация восстановлена, мистер Каусон.

– Хорошо.

Он постоял на пляже – чужак на собственной территории. Он слишком долго здесь не появлялся, оттягивая этот момент. Он вернулся как раз вовремя. Достав бинокль, Шон стоял спиной к спине со своим управляющим, внимательно осматривая окрестные скалы и пики залива через электронный объектив.

Послышалось потрескивание рации Дэнни Лонга – это был его помощник Терри Бьернсен, с верхнего наблюдательного пункта осматривавший окрестности, желая определить, есть ли поблизости медведи. Все чисто.

– До связи, – сказал Лонг, завершив свое обследование, и помахал рукой в направлении виллы. – Все чисто внизу.

Шон спустил каяк на воду, сошел к нему по стальной лестнице и скользнул на сиденье. Он взял весло у Лонга, скрутил красный швартовочный трос в кокпит и медленно, плавно отчалил. Стоял штиль. Мидгардфьорд был черным зеркалом, только за каяком Шона расходились волны, с каждым медленным взмахом и погружением весла, легко входившего в воду.

Он скользил к самому центру, и вокруг него возникало мерцание света, говорившее о том, что тучи рассеивались и сквозь них просвечивало солнце. Его завораживало тихое движение каяка и длинные полосы солнечной ряби на воде. Он удерживал взгляд на среднем выступе бухты, помня о течении в узких заливах, образовывавшем небольшой водоворот вблизи берега, который мог застать врасплох неосторожных. Но теперь Шон почувствовал его прямо здесь, в самом центре.

Погружая весло, он ощущал, как его тянет вода, вызывая напряжение в руке, как будто весло зацепилось за что-то. Течение кружило, точно водяная змея, но у Шона был хорошо развитый торс, и он сохранял спокойствие. Он рассчитывал скорость и угол течения и закручивал весло соответствующим образом. Он ощущал, как энергия из водных глубин поднималась по веслу, по его ладоням и рукам и разливалась по плечам, шее и лицу. Он сдерживал напор – и дуга течения высвобождала его в нужном направлении. Всего лишь пять-шесть секунд, но их бы хватило для погружения, если бы он запаниковал. Но он был спокоен, и в этот миг инстинктивной реакции, миг верного ответа океану, его вновь охватывало чувство силы, он снова обнимал эту прекрасную и внушавшую ужас любовницу, Арктику.

Его сердце радостно стучало, и он оглянулся. Дэнни Лонг стоял на пристани – маленькая фигурка под горной кручей, – его винтовка поднималась над плечом, точно копье туземца. Шон обошел выступ бухты, и пристань скрылась из вида.

С высоты ледник выглядел одним, но для того, кто смиренно приближался к нему в каяке, он открывался с другой стороны. Шон поднял весло и застыл, удерживая равновесие на воде. Впереди возвышался бело-синий лик льда, и слух и разум Шона наполнила арктическая тишина. Иногда она становилась такой насыщенной, что почти начинала звучать; иногда он слышал, как толчки и скрежет дрейфующего льда превращаются в аккорды необычной музыкальной темы.

Тишина так обступила его, что он почти слышал, как сердце втягивает и толкает кровь по телу. Он чувствовал, как потеет и как натягиваются его сухожилия. Под ним была темная водная глубь; над ним – легкий бриз, уносивший молекулы его пота. Его взгляд устремился на темно-синий слой самого древнего спрессованного льда, возрастом сорок тысяч лет.

Когда Шону Каусону было одиннадцать и он попал в интернат после очередной попытки суицида его матери, он увидел на лестничном пролете для персонала, куда не разрешалось заходить детям, большую картину маслом: айсберги. Эти айсберги были так прекрасны, что он стал при каждой возможности ходить этим путем, всматриваясь в первозданную чистоту необъятного ледяного царства, не беспокоясь о том, что его могут наказать, если поймают. Когда он смотрел на эту картину, то забывал о своем бедственном положении в этой новой жизни, растворяясь в созерцании глыб льда.

На переднем плане картины на снегу покоилась мачта потерпевшего крушение корабля, и Шон представлял себя единственным выжившим. Все остальные были мертвы, но он должен был найти способ уцелеть. Однажды, когда он смотрел на эту картину, его посетило внезапное откровение: на том корабле или подобном ему был его отец, отправившийся в экспедицию и потерпевший кораблекрушение, поэтому он и не знал его, и его мать умирала от скорби. Лед забрал у него семью, и он должен был отправиться туда, чтобы вернуть своих близких.

Картина с айсбергами продолжала жить своей жизнью в воображении Шона, даже когда его мать вышла из больницы и забрала его с собой в уродский многоквартирный дом, где она продолжала бороться с депрессией с помощью алкоголя. Шон зациклился на мысли о своем потерянном отце-полярнике, благородном, чистом человеке, который значил для него гораздо больше, затерянный где-то во льдах, чем любой из реальных приятелей его матери. Когда Шону исполнилось тринадцать, он уже бредил Арктикой, и образ отца-полярника приобрел множество живых черт, которые он подкреплял кулаками, если кто-то сомневался в его рассказах, и постепенно миф стал для него реальностью.

Шон так часто дрался, что пришлось вмешаться социальному работнику. Мальчику грозило серьезное наказание за нарушение общественных норм, но соцработник оценил его яркий ум и предложил сдать вступительный экзамен в школу Эббота.

Это была закрытая средняя школа – внушительного вида здание из серого камня, и раньше Шон нередко нападал вместе с местной шпаной на ее учеников, носивших странную форму, и вдруг он стал одним из них. После собеседования он услышал из-за двери: «Ох, бедный мальчик, подумать только, через что он прошел, да-да, давайте протянем ему руку помощи».

Шон Каусон стал получать академическую и спортивную стипендию, помимо средств из благотворительного фонда, он скоро превзошел остальных и смог учиться бесплатно. К пятнадцати годам Шон сделался другим человеком, отгородившись от неудачников, среди которых прошло его детство, и выбившись в вожаки стаи, благодаря своей спортивной и академической успеваемости в школе Эббота. Там он нашел ответ на давно мучивший его вопрос о справедливости и красоте, об уродстве и правосудии, и ответом этим стало богатство.

Шон моргнул. Он был не в интернате в час отбоя и не в школьном общежитии, а в холодном каяке. Течение принесло его ближе к ледовому поясу – надолго ли он отключился, думая о прошлом? На несколько секунд или на пару минут? Температура упала, и свет подернулся молочной пеленой, которая внезапно возникает в арктическом воздухе точно наваждение, размывая контуры, скрывая расселины в леднике и путая ориентиры.

У него замерло сердце. За то время, что он унесся мыслями в прошлое, течение отнесло его прямо ко входу в пещеру, ведшую в ледник, из которого выплыло тело Тома. Здесь было глубоко, Шон никогда еще не видел льда такого темно-синего оттенка, и, когда стал грести назад, он слышал эхо от ударов весла, рассекавшего воду. У него заложило уши, как в самолете, во рту пересохло. Эта новая пещера была источником тяги в воде, она изменила схему течения всего фьорда.

Его охватило жуткое желание заплыть внутрь, но он знал, что это безумие вроде желания прыгнуть с края высоченного утеса. Конечно же, он этого не сделает. Он подтянул ступни и повернул назад, глядя с восхищением на кобальтовые изгибы льда, на отблески воды на густо-сапфировых краях пещеры. Не было ничего прекраснее арктического льда.