Однако четыре вышеперечисленные категории по содержанию нейтральны и представляют собой строго феноменологическое описание (как мы себя чувствуем в таких состояниях), основанное на общей нейробиологии, что позволяет избавиться от предубеждений относительно таких состояний. Хотя в этой области еще предстоит огромная работа, мы уже представили свою модель исследователям из Гарвардского, Стэнфордского, Йельского и Оксфордского университетов, и они нашли ее полезной. Модель носит одновременно экспериментальный и эмпирический характер, и мы надеемся, что она упростит непрекращающуюся дискуссию об измененных состояниях, сделав ее более целостной. (Если вы хотите помочь в продвижении этих исследований, заходите на сайт www.stealingfirebook.com/research).

Несмотря на все разговоры об искусственном интеллекте и суперкомпьютерах, человеческий мозг остается самым сложным устройством на планете, центральное звено которого — префронтальная кора — наиболее замысловатая часть нашего нейронного аппарата. Относительно недавняя эволюционная адаптация обусловила повышенную степень самосознания, способность откладывать удовольствие, планировать на перспективу, делать выводы на основе сложных логических построений и задумываться о процессе мышления. Этот скачок мышления способствовал нашему перерождению из медленных, слабых, безволосых обезьян в вооруженных техникой высокоразвитых хищников, превратив нашу звериную, отвратительную короткую жизнь в нечто определенно более цивилизованное.

Все это далось нелегко. Никто пока не изобрел «выключатель» потенциального самосознания, сделавшего все это возможным. «Самосознание не безусловное благословение[51], — пишет профессор психологии и нейробиологии Университета Дьюка Марк Лири в своей весьма точно озаглавленной книге The Curse of the Self («Проклятие собственного я»). — Оно [самосознание] единолично отвечает за многие, если не большинство проблем, с которыми мы сталкиваемся как биологический вид и как индивидуумы… а также вызывает большую часть страданий, таких как депрессия, тревожность, гнев, ревность и прочие негативные эмоции». Вспомним о целых отраслях с многомиллиардным оборотом, составляющих экономику измененных состояний, для чего они созданы? Отключить самосознание. Чтобы дать нам несколько мгновений отдыха от голосов, непрерывно звучащих в нашем уме. Поэтому при переходе в измененное состояние, открывающее нам доступ к чему-то большему, мы сначала испытываем чувство потери чего-то внутри нас. А если точнее, потери того внутреннего критика, с которым мы все рождаемся, нашего внутреннего Вуди Аллена, вечного ворчуна и пораженца, непрестанно бубнящего в наших головах. Ты слишком толстый. Слишком худой. Слишком умный для этой работы. Слишком трусливый, чтобы что-то предпринять. Бесконечный барабанный бой в ушах.

Когда-то Сильва тоже произносил такие монологи, пока не наткнулся на интересный факт: измененное состояние способно заглушить внутренний голос. Оно действует как выключатель. В таком состоянии мы не находимся в плену у невротичного «я», потому что префронтальная кора, отвечающая за самость, выводится из игры. Ученые называют это выключение «переходной гипофронтальностью»[52]. Переходная значит временная. Гипо — антоним гипер, что означает «меньше, чем нормальная». А понятие фронтальности связано с префронтальной корой мозга, той его частью, которая генерирует наше «я». В период переходной гипофронтальности значительная часть префронтальной коры выключается, а вместе с ней и наш внутренний критик. Вуди на время умолкает. Избавившись от его постоянных придирок, мы испытываем чувство полного умиротворения. «Без внутреннего голоса, пробуждающего негативные эмоции, — продолжает Лири, — мы освобождаемся от напряженности и в результате нередко открываем новую, более совершенную версию себя. «Для меня, — говорит Сильва, — все просто. Если бы я не научился выключать свое “я”, то вернулся бы к состоянию, преследовавшему меня в Венесуэле. Слишком напуган, чтобы чего-то добиться. Но как только голос в моей голове исчезает, я возвращаюсь к себе истинному».

Преимущества бессамости выходят за рамки заглушения внутреннего голоса. Освободившись от ограничений своей идентичности, мы получаем возможность посмотреть на жизнь и старые истории свежим взглядом. Придет утро понедельника, и мы опять наденем униформу наших повседневных ролей — родителей, супругов, боссов и подчиненных, соседей, — но будем знать, что это всего лишь костюм с застежкой-молнией.

Профессор Гарвардского университета психолог Роберт Киган[53] называет «расстегивание этой униформы» субъектно-объектным сдвигом и утверждает, что это самый важный шаг, который мы можем сделать для ускорения личностного роста. По мнению Кигана, наша субъективная самость — это то, кем мы себя считаем, а «объекты» — это вещи, которые мы можем видеть, называть и обсуждать с некоторой объективно обусловленной отстраненностью. И если нам удается дистанцироваться от собственной идентичности на объективно обусловленное расстояние, мы начинаем гибко реагировать на жизнь и ее проблемы.

Со временем Сильва заметил именно эту особенность: «Всегда, когда я выхожу за пределы своего сознания, мой кругозор расширяется. И каждый раз, когда я возвращаюсь обратно, мой мир становился чуть шире, а я сам — чуть спокойнее. За годы это реально изменило ситуацию». Такую точку зрения разделяет Роберт Киган. В книге In Over Our Heads («То, что нам не по зубам») он пишет: «Вы начинаете… построение мира, более терпимого к противоречиям и альтернативности. Это позволяет культивировать множественные системы мышления… Это означает, что самость в большей мере связана с переходом из одной формы сознания в другую, чем с защитой и идентификацией какой-либо одной формы».

Выходя за пределы собственной личности, мы обретаем перспективу. Мы объективно осознаем существование униформы, а не субъективно сливаемся с ней. Мы понимаем, что ее можно снять, заменить изношенные или не подходящие по размеру части и даже пошить новую. Это и есть парадокс бессамости — периодически теряя самосознание, мы получаем больше шансов найти себя.

Поисковый запрос в Google на слово время выдает более 11,5 миллиарда результатов. Для сравнения: казалось бы, гораздо более насущные темы вроде секса и денег дают 2,75 и 2 миллиарда результатов соответственно. Время и способы его проведения для нас впятеро важнее, чем любовь и способы делать деньги. Для подобной одержимости есть убедительное объяснение. Согласно опросу Института Гэллапа в 2015 году[54], 48 процентов работающих взрослых живут в постоянной спешке, а 52 процента сообщают о хроническом стрессе на этой почве. Боссы, коллеги, дети и супруги ожидают от нас немедленного ответа на электронные письма и СМС. Мы постоянно находимся на электронном «поводке», даже в постели или в отпуске. Американцы теперь работают дольше с менее продолжительными отпусками, чем граждане любой промышленно развитой страны мира.