Сергей Павлович Судаков в сердцах пообещал при случае отрубить мальчонке голову за кощунство.

Девица с горящими глазами бесстыдно жалась к охальнику. Она была счастлива его счастьем. С освещенным заревом пожара вдохновенным лицом шлюха (в чем Сергей Павлович не сомневался) казалась персонажем из какой-то оперы. Эпическое действо требовало пения, а не обыденной стертой речи.

Кто-то из сумасшедших, повинуясь естественному порыву, запел: «Эх, дубинушка, ухнем…»

Это уже было нарушением общественного порядка. По знаку полковника Судакова безумца увезли.

— Почему здесь столько сумасшедших? — раздражался Сергей Павлович.

— Потому что все с ума посходили! — откликнулся здравомыслящий созерцатель.

* * *

Иные из наблюдателей обнаружили свое безумие только при виде пожара. Их воодушевление сублимировалось в сексуальное возбуждение, совладать с которым они не могли. Мужчины и женщины, впервые увидев друг друга в гибельном пекле, взявшись за руки, скрывались под сенью дерев.

Пир во время чумы!

— Ты счастлив, мой миленький? — вопрошала Алевтина красного от жара Игрека.

— Чудо! Это чудо!

Судакову померещилось, что молодые люди улетели.

Так и вышло. Сделав два шага, Ведьма и Ангел упали в кусты.

Ошалевшая Люся глядела на огонь в одиночестве. Душевнобольные бесновались возле нее, но девушка их не видела. Она переживала то, что лишь один мужчина смог ей подарить, да и то всего однажды.

* * *

Доктор Ознобишин на пожар припоздал. Когда Сизов сообщил ему, что горит Служба безопасности, Иннокентий Иванович подумал:

«Симулирует шизофрению! Завтра же выпишу!»

Первой, кого доктор увидел на пожаре, была Люся. Упираясь спиной в дерево, она сползла на землю. Тело ее, изломанное судорогами, затрепыхалось на газоне.

«Эпилепсия! — удивился доктор. — Как бы язык не прикусила! Надо ей что‑нибудь вставить в рот».

Ничего непристойного Ознобишин не имел в виду.

* * *

Вылетев из гнезда, Кукушка с меланхолическим видом куковала, сидя на корточках. Ей казалось, что через огонь она прикоснулась к вечности.

Ознобишин насчитал, что кому-то Кукушка предрекла больше ста лет жизни.

— Кому ты столько накуковала? — в изумлении спросил Иннокентий Иванович.

— Всем! — Кукушка сделала широкий жест, обнимающий пространство. — Всему человечеству.

— Спасибо, — растрогавшись, проговорил психиатр от имени человечества.

2.

И себе самому Ознобишин не признавался в страхе, который овладел им при известии о пожаре: не его ли глюки запалили Службу безопасности?

Иннокентий Иванович опасался, конечно, не банальных поджигателей со спичками и канистрой бензина. Мог ли кто‑нибудь из его питомцев воспламенить контрразведку на расстоянии?

Таких талантов за ними не водилось, к сожалению.

— И вы тут, доктор? — со злорадством проговорил кто-то за спиной. — Наверно, неспроста?

Ознобишин обернулся.

Раскрасневшийся близ огня полковник Судаков пылал ненавистью… К кому? Не к тому ли человечеству, которому Кукушка предрекала долгие лета.

— Шел мимо, дай, думаю, посмотрю, что горит…

Прикинувшись простачком, Ознобишин почему-то стал оправдываться перед полковником, от которого получал деньги на исследования.

— Надеюсь, — многозначительно протянул Сергей Павлович. — Даже птица не гадит в свое гнездо!

— А мы разве… — когда два человека думали об одном и том же, Иннокентий Иванович поражался.

«Полковник думает обо мне лучше, чем я того заслуживаю, — признавался себе доктор. — Увы, у меня нет возможности нагадить в свое гнездо!»

Когда к полыхающей контрразведке подкатил черный «мерседес» Коровко, Сизарь поспешно вспорхнул с насиженного места.

— Григорий Ильич, она здесь!

— Кто?

— Душа вашей супруги! Погреться прилетела… Вдовец не скрыл раздражения:

«Нигде от нее покоя нет!»

— Пожар — это так эротично! — с придыханием шепнула ухоженная, дебелая дама лейтенанту Мухину.

Пограничник перевел на нее блуждающий взор.

— Вы со мной не согласны?

Мухе почудилось, что ярко — красные губы тетки охвачены пламенем.

— Чего?

— Пожар — это очень сексуально! — в нетерпении прикрикнула дама на увальня. — Огонь похож на любовь!

— Сколько невидимок… — потрясенно пробормотал Муха. — Почему их так манит огонь…

— Не слышу! Вы про что?

Невидящий взгляд пограничника прошел сквозь даму.

— Они такие прыткие, вездесущие…

— Вы про сперматозоиды?

— Невидимки…

— Зачем вам их видеть! — дама потеряла терпение. — Вы что, с микроскопом сексом занимаетесь! Не нужно думать о всякой чепухе! Считайте, что их нет!

— Они есть… их много… Они меня узнали…

— Вы сумасшедший! — дама с опаской отпрянула от пограничника. И наткнулась на Сизаря. — Пожар — это так эротично!

— Даже души умерших занимаются сексом на пожаре!

Дама и от этого глюка испуганно отпрыгнула: сплошные безумцы!

— Оставьте меня в покое! — завопил Муха. — Я не ваш! Меня все видят! Меня можно руками пощупать! Нет, я не невидимка! Я могу пощупать кого захочу, а вы нет! — вряд ли пограничник понимал, что хватает докучавшую ему расфуфыренную тетку.

Дама завизжала в ужасе:

— Пошел вон, козел!

— Видали! — торжествовал Муха. — А теперь вы ее схватите!

Теткина пощечина показалась пограничнику нежней поцелуя.

* * *

Волны теплого воздуха от пожара докатились до двух обнаженных тел, белевших в кустах.

Алевтина чувствовала, что каким-то образом причастна к празднику огня, восхитившему ее любимого.

«Если б я была настоящей ведьмой, — горько вздыхала Тина, — каждую ночь устраивала бы ангелочку такие костры!»

Когда влюбленные, охваченные непереносимым вожделением, упали на землю, девушка вновь испытала волшебное состояние: переселения душ. Произошло это почти сразу после слияния тел. От обычного оргазма случившееся было так же далеко, как свободное падение в воздухе от прыжка с парашютом. Всякий раз, когда подобное происходило с Ведьмой, она замирала от страха:

«Сейчас разобьюсь!»

Пожар обострил все ощущения. И свободного падения тоже.