в магазине или кафе, уступили место ненависти, которую я испытываю, видя на улице представительниц трех поколений – бабушку, маму и дочь, которые смеются над шуткой или просто решили прогуляться в очередной день совместной жизни.

Я все еще злюсь из-за этого – так сильно, что порой могу затопать ногами и закричать. Вместо занятия йогой я крушила свой дом, вываливала одежду и толкала пустые стулья, представляя вместо них свою мать. Но остатки злости не исчезали. Я до сих пор пытаюсь удержать свою мать? Или ярость стала частью меня?

Как и большинство других эмоций, гнев сопровождается чем-то неприятным. Мой гнев принес с собой огромное чувство вины. С раннего возраста я получала скрытые сигналы о том, что нельзя говорить плохо о мертвых. После смерти матери мы идеализируем ее, возводя в ранг святой. Как писала Вирджиния Вулф, потерявшая мать в 13 лет, «юность и смерть носят нимб, сквозь который сложно увидеть настоящее лицо».

Мы любили своих матерей и хотели, чтобы они были идеальными при жизни. Вот почему восхваляем их, наделяя посмертной идеальностью. Мы утешаем себя, создавая матерей, которых нам всегда хотелось иметь. У 29-летней Карен, чья мать умерла девять лет назад из-за алкоголизма, было настолько тяжелое детство, что она убежала из дома в 14 лет. Несмотря на это, она мысленно возвела свою мать почти в ранг божества. «Я знаю, что, несмотря на алкоголизм, считаю ее умнее и идеальнее, чем когда она была жива, – признается Карен. – Я помню, что вся моя одежда была идеально выглаженной со дня моего рождения. Я знаю, что эти мысли стали мемориалом, способом запомнить ее такой, какой она сама хотела бы быть. А она очень хотела быть идеальной. Сделав ее такой в своих мыслях, я подарила ей уважение, о котором она всегда мечтала».

Как и гнев, идеализация – нормальная и полезная первая реакция на утрату. Концентрация на позитивных качествах матери подтверждает ее важность. Анализ счастливой стороны отношений позволяет мягко начать процесс переживания горя. Но для любых отношений характерна неоднозначность, любая мать сочетает в себе хорошее и плохое. Чтобы полностью пережить горе, нужно признать изнанку идеальности и любви. Не сделав этого, мы запомним своих матерей лишь наполовину и в итоге попытаемся оплакать смерть человека, которого не существовало.

«Мама была святой», – однажды сказала моя сестра, и наши родственники тут же поддержали ее. Я же подумала: «Святой?» Она была щедрой и чуткой, всегда заботилась в первую очередь о других – это верно. Но еще часто нервничала и грустила. Она приняла несколько решений не в мою пользу. Мне не нравится думать об этом и вспоминать ее поступки, которые даже сегодня, с позиции взрослого человека, кажутся мне неразумными или несправедливыми. Я хочу оглянуться и увидеть свою мать лишь как женщину, которая делилась сигаретами и сплетнями на кухне с подругами. Которая аккуратно и тщательно распутывала мои длинные волосы перед школой, когда мне было шесть лет. Которая сворачивалась калачиком и терпеливо слушала, как я нескладно рассказываю отрывок из Хафтары, с которым должна была выступать на бат-мицве[6]. Которая вытащила из сумки коробку тампонов и выкрикивала указания, стоя за закрытой дверью ванной комнаты, чтобы помочь моей лучшей подруге в девятом классе.

Но моя мать была не только такой. Она просила своих детей скрывать информацию от папы, чтобы он не расстраивался, и когда однажды вечером он хлопнул дверью гаража и уехал, она села на кухне и расплакалась. «Что я буду делать? Я никто без него», – кричала она. Мама так переживала из-за своих постоянных неудачных диет, что ничего не сказала, когда я в 1978 году стремительно начала худеть, до тех пор, пока мой вес не составил 46 килограммов при росте 174 сантиметра. Она кричала на меня всю дорогу, когда я во второй раз провалила экзамен на получение водительских прав. «Думаешь, я буду тратить свое время и везде возить тебя? Забудь об этом», – заявила она в тот день. Мама превратила меня, 16-летнюю девочку, в свою конфидентку, рассказав о всех причинах, по которым должна была бросить моего отца, и всех причинах, по которым не могла этого сделать. Так она настроила меня против папы.

Я слышала, что каждая эмоция скрывает импульс противоположной. Но где заканчивается одна и начинается другая? Когда я слишком долго думаю о матери, любовь, гнев и чувство вины смешиваются в один клубок. Мне приходится активно его распутывать, отделять хорошее от плохого, и тогда я позволяю своей матери стать человеком с позитивными и негативными качествами. Я не могла скорбеть по маме до тех пор, пока не позволила ей после смерти стать именно той – ни больше ни меньше, – кем она была при жизни. Если я не могу оплакать смерть матери в ее подлинном виде, частичка моей души навсегда останется связана с частичкой ее души, которую я отказываюсь видеть.

Скорбь по жестокой матери

Сложно понять, как можно питать негативные чувства к любимому человеку. Но негативные эмоции могут связывать людей так же сильно, как и позитивные. Вот почему даже дочери жестоких матерей должны пережить свое горе. Поначалу это покажется невозможным и абсурдным. Зачем скорбеть по матери, которая приносила лишь несчастье? Зачем оплакивать смерть матери, если ты хотела, чтобы ее не стало, или если ее смерть освободила тебя, дала больше, чем ощущение утраты?

Дочь должна оценить все связи, позитивные и негативные, чтобы полностью примириться со смертью матери и продолжать жить. Если мать причиняла страдания, дочь ждет более сложный, болезненный и запутанный процесс. Возможно, она идеализирует умершую мать и пытается сократить боль. Возможно, сосредоточилась на негативе, не в силах признать, что мать, причинившая огромную боль, в глубине души любила ее. 22-летняя Лаура зашла в тупик, когда обдумывала свои отношения с матерью, убитой два года назад.

В первые несколько лет, когда я была ребенком, моя мать была очень заботливой и любящей, потому что я не могла возразить ей. Дети – еще не личность, именно этого она и хотела. Я была ее жизнью. Она говорила мне и сестре: «Ты – причина, по которой я живу», «Я люблю вас больше, чем ваш отец». Я слышала эти слова чаще, чем моя сестра, потому что была копией матери. Повзрослев, я начала высказывать свое мнение, но мама по-прежнему закрывала мне рот. «Ты такая милая, – говорила она. – Моя малышка».

Родители развелись, когда мне было девять лет,