в какой-то момент мы перестанем пытаться и ощутим себя беспомощными. Некоторые утраты нельзя пережить – можно лишь ходить вокруг них.

«Окончание? Ненавижу это слово, – признается Тереза Рандо. – Я предпочитаю термин “приспособление”, потому что на разных этапах жизни можно приспособиться к утрате, создать пространство для нее и отчасти примириться с ней. Но позже она все равно даст о себе знать. Горе нужно постоянно прорабатывать. Даже если вы теряете родителя в подростковые годы и позже, все равно его придется прорабатывать снова и снова. Я не верю в идею “закончилось навсегда и больше не вернется”.

53-летняя Кэролайн, которой было 11 лет, когда ее мать умерла от сердечно-сосудистого заболевания, делится своими ощущениями: «Я все еще скучаю по маме. Если бы я была другим человеком, удивилась бы, узнав, что кто-то скорбит по умершей матери 42 года. Как можно не отпустить боль? Я считала горе туннелем. Мне казалось, что на другом его конце боль и чувство утраты исчезнут. Когда я поняла, что мне не нужно переживать свою потерю и что если я не переживу ее, все будет в порядке, мне стало гораздо легче. Я просто смогла принять ее и сказать: “Что ж, в моей жизни произошло это, затем то, а потом это”».

Зигмунд Фрейд считал, что настоящее переживание горя предполагает медленное и полное психическое отделение от объекта любви с конечной целью присоединиться к кому-то другому. Десятилетиями теория служила основой для исследований горя, но современные ученые в области скорби засомневались в возможности этого процесса, уже не говоря о его пользе. Филлис Сильвермен, доктор философии, почетный профессор в Институте медицинских профессий Центральной больницы штата Массачусетс и автор книги «Никогда не слишком рано знать» (Never Too Young to Know), изучила 18 студенток, которые потеряли родителей в детстве. Она обнаружила, что вместо полного отделения от родителей девушки пытались сохранить связь и найти место для ушедших в своей жизни. Так сложилось, что женщины приучены поддерживать отношения, вместо того чтобы разрывать их и стремиться к самостоятельности. Именно поэтому поддержка связи с умершим родителем – более естественная реакция. По мнению Сильвермен, если попросить их оборвать связи с прошлым, переживание горя усложнится.

Многие из 125 детей, опрошенных в ходе Гарвардского исследования детского горя, тоже нашли способы сохранить связь с умершим родителем. Фактически те из них, кто не смог создать внутренний образ умершего родителя или поддерживать ощущение связи с ним, со временем столкнулись с большими сложностями. Очевидно, детские воспоминания об ушедшем родителе и способность поддерживать постоянные внутренние отношения с ним важны для здорового развития ребенка.

Наконец, мы перешли к тому, что Сильвермен называет «относительным видением горя». Согласно этому понятию поддержание связей с ушедшими близкими гораздо важнее, чем их разрыв и отделение. Именно первое помогает минимизировать боль и страдания.

Когда дочь теряет мать, интервалы между реакциями горя со временем увеличиваются, но само переживание горя не заканчивается. Тоска всегда находится в сознании, готовая выйти на поверхность в любой момент и самым неожиданным образом. Это не патология, а норма. Вот почему, открывая подарок, входя в супермаркет или переходя оживленную улицу, вы, сколько бы лет вам ни было, сгибаетесь пополам от боли и испытываете тоску по матери, потому что она умерла, когда вам было 17 лет.

Глава 2

Время перемен

Стадии развития жизни дочери

В 1973 году отец подарил маме енотовую шубку. Она достигала середины бедра, застегивалась на коричневую молнию, и мама носила ее все зимы моего детства. Тогда мы жили в пригороде Нью-Йорка. Конечно, ей не требовалась шуба – шерстяное пальто было бы гораздо полезнее. Но в середине 1970-х годов в Спринг-Вэлли мех стоял в одном ряду с «кадиллаком». Через пару лет после того как папа сделал этот подарок, родители поставили бассейн на заднем дворе. Иначе и быть не могло.

Енотовая шубка не являлась таким же способом заявить о себе, как длинное норковое манто, но это все равно шубка, и мама носила ее в любое время суток. Она была высокой женщиной с широкими квадратными плечами, и шубка ей шла. Мех отливал серо-коричневым – почти в цвет коротких маминых волос. При таком монохроме ярко-красная губная помада бросалась в глаза. Когда мама отвозила меня куда-нибудь, я любила сидеть на пассажирском сиденье и гладить мягкий мех. Ночью, когда родители возвращались из кино, боулинга или от соседей, папа отвозил няню домой, а мама приходила ко мне в комнату, чтобы пожелать спокойной ночи. Я вставала на постели и прижималась лицом к ее шее. От мехового воротника тянуло холодком, и я ощущала легкий аромат Chanel No. 5 на ее коже. Chanel был ее выбором на ночь. Днем она носила Charlie.

Несколько моих одноклассниц носили в школу заячьи шубки, а все остальные меха предназначались взрослым. Несколько женщин в нашем районе носили шубы из меха лисы и норки длиной по щиколотку, получив их в подарок от мужей на годовщину свадьбы. Обычно эти женщины водили Mercedes. Моя мама ездила на «универсале». Машина была достаточно большой, чтобы вместить шесть моих подружек одновременно, и я не придавала этому значения до тех пор, пока в девятом классе все не начали носить одежду от известных дизайнеров. У меня такой не было, и это обладало огромным смыслом. Однажды после уроков мама отвезла меня в универмаг и купила две пары вельветовых брюк Gloria Vanderbilt и пару джинсов Jordache. По ее словам, она знала, как мне хочется стать «своей».

Мне тогда было 14 лет. Я еще не стеснялась ходить везде с мамой, но к концу года променяла ее компанию на компанию подруг. Часами зависала на парковках и в гостиных чужих домов, соглашаясь признать существование родителей, лишь когда мне нужно было добраться до дома. При этом я все еще чувствовала безопасность и облегчение, зная, что хоть и отвергла свою мать, она не забыла обо мне. Однажды зимой, когда я училась в десятом классе, мне стало плохо на уроке испанского. Пришлось позвонить маме и попросить ее отвезти домой. Я лежала на кушетке в кабинете школьного врача, когда она приехала. На ней была енотовая шубка, ее щеки порозовели от мороза, а на локте висела дорогая сумочка. Мама быстро подошла ко мне, потрогала рукой лоб и заполнила форму освобождения. Тогда я подумала, что мама воплощала собой энергию, яркость и силу. Пока мы шли по школьным коридорам,