Мне налили воды. Горло отзывалось болью на каждый из трех сделанных глотков, а сердце стучало, как сумасшедшее. Не знаю, оно ли меня выдало, или охранник просто был очень внимательным.

– Верните нож на место, – проговорил Николай. – Осторожно и без резких движений.

Я облизнула губы, послушно положила руку на колени, сжала холодный металл и, вскочив, молча попятилась к двери. Меня трясло, как в лихорадке, в голове все шумело, а в глазах двоилось и плыло от напряжения.

– Дайте мне телефон, – хрипло выдавила из себя. – Ну же!

Николай качнул головой и молча последовал за мной.

– Стойте! – зашипела, выкидывая нож вперед и делая несколько рваных толкающих вперед движений, словно собиралась продырявить охранника. – Я не шучу! Не останусь здесь! Не подходите!

Он рванул вперед быстрее, чем я успела сморгнуть непрошеную слезу. Схватил за запястье, сжал, заставляя расцепить пальцы. И я дернулась, закрутилась ужом, зашипела. Угрожая, мотая головой, укусила эту сволочь за вторую руку, расцарапала кожу на шее и, половчее перехватив нож, умудрилась все-таки ткнуть им куда-то…

Он немного вошел в мягкую плоть, а охранник вскрикнул.

– Сука! – Я отлетела к стене, откинутая второй рукой. Попыталась рвануть к двери, но была поймана за простынь. Та слетела, скользнула на пол. Охранник что-то процедил сквозь зубы, подхватил белую ткань, залитую его кровью, и обмотал вокруг меня, кутая с руками.

Брыкаясь и беззвучно визжа, я мотала головой, дергала ногами и пыталась освободиться. Все оказалось напрасным. Меня закинули на плечо и понесли по уже знакомому маршруту.

– Я вынужден запереть вас, – с нотками недовольства проговорил Николай, остановившись у одной из дверей и распахивая ее настежь. – Прошу вас больше не совершать необдуманных поступков. – Немного поразмышляв, он добавил, поставив меня на ноги: – Хозяин дома не любит неподчинения. Подумайте об этом.

Дверь закрылась, щелкнул замок, и я сползла на пол, безучастно глядя на три капли крови перед собой. Нож попал в правое плечо Николая: я видела расползающееся алое пятно на его рубахе. Никогда раньше не думала, что смогу совершить подобное… Действуя, словно безумная, я чуть не убила человека. Хотя человека ли? Ведь он знал, что я нахожусь в доме насильно, но плевать на это хотел. За все заплачено, а я – всего лишь марионетка в этом театре ужасов.

Не знаю, сколько просидела так на полу, но вдруг поняла, что стало холодно. Даже зубы застучали. Лишь тогда я нашла в себе силы подняться и с удивлением осмотреться вокруг. Эта комната была злой насмешкой судьбы, не иначе: небольшая, в светлых тонах, уставленная музыкальными инструментами. Несколько видов гитар на подставках, саксофон, старый проигрыватель и рояль стали мне соседями. А у стены нашлись застекленные полки, на которых красовались виниловые пластинки…

Мой насильник – меломан и коллекционер, ну надо же! На цыпочках приблизившись к полкам, почитала часть названий и даже рот открыла от удивления – у нас еще и вкусы оказались схожими. Злой, совершенно ненормальный смех прорвался наружу, обращаясь в каркающие хрипящие звуки. Я закашлялась, чувствуя, как вновь подступают к глазам слезы. Горло болело все сильнее, озноб тоже нарастал, а голова кружилась.

Добравшись до невысокого крутящегося табурета, буквально упала на него, опираясь руками на крышку рояля, а потом, словно в бреду, открыла его, взглянула на клавиши и заиграла одну из прелюдий Рахманинова. Самозабвенно, глотая соленые слезы и думая только о том, что непременно выберусь отсюда, чтобы снова увидеть бабушку, и снова учиться, и снова верить, любить и мечтать.

А потом прелюдия закончилась, и накрыло осознание того, что, возможно, бежать уже поздно. Что, возможно, уже никто не ждет…

Тогда, поднявшись, я взяла табурет в руки и, разбежавшись, кинула в окно, разбивая стекло на сотни осколков, отшатываясь и прикрываясь рукой.

Когда Николай ворвался в музыкальную комнату, я стояла перед ним с совершенно, должно быть, безумным взглядом.

– Прошу вас, дайте мне телефон, – попросила, прикладывая острый осколок к вене левой руки. Это был ход ва-банк. Потому что его целью была моя защита, а значит, он не станет рисковать моей жизнью.

Я очень на это надеялась.

– Уберите осколок, – поморщился охранник.

– Телефон! – рявкнула и тут же закашлялась. Договаривать пришлось практически шепотом: – И выйдите вон.

Он задумался. Смотрел то мне в глаза, то на осколок, потом на разбитое окно и мои голые ступни…

– Дайте мне пять минут. – Уголок его губ дернулся. – У меня нет при себе телефона.

– Жду, – прошипела, кивая на дверь.

Было холодно и страшно, а душу раздирали сотни противоречий и сомнений. Но разве у меня был выбор?

Через минуту в коридоре послышался звук шагов, и я порывисто развернулась, но вместо Николая в дверях появился Он.

Если еще пять минут назад я считала себя напуганной, то ошибалась. Страшно стало именно сейчас, когда темные глаза этого мужчины скользили по мне и будто прожигали насквозь.

Прислонившись плечом к косяку, хозяин дома слегка склонил голову и, глядя на меня с кривой усмешкой на красивых губах, произнес:

– Добрый вечер, Ева.

– Не добрый, – отрывисто ответила я мерзавцу, о котором до сих пор не знала ничего, даже его имени. Замерев, я настороженно наблюдая за ним, чувствуя, что вот-вот упаду в обморок то ли от холода, то ли от страха.

Он выглядел дорого.

Аккуратная прическа, темно-синий пиджак, скроенный явно на заказ и отлично сидящий на широких плечах, шейный платок, завязанный замысловатым узлом.

Хозяин жизни, уверенный, что все будет у его ног, стоит только пожелать.

– Да, ты права, – спокойно согласился он, отлипая от стены и неторопливо направляясь ко мне. – Ева, ты очень беспокойная гостья.

Он по-особенному, с видимым удовольствием протянул мое имя, и почему-то в этот момент мне стало по-настоящему жутко.

– Не подходите!

Я сделала шаг назад, по-прежнему не отнимая стекло от руки. Он усмехнулся, но и не подумал послушаться, пересекая музыкальный зал с ленивой грацией хищника, подходящего к загнанной в угол и обреченной добыче.

– Иначе что? Вены порежешь? Это блеф, моя дорогая, и мы оба это прекрасно понимаем.

– С чего это? – холодно спросила я и плотнее прижала прозрачное лезвие к коже, и оно легко ее рассекло. Крупная капля покатилась вниз по руке, прочерчивая ладонь темно-красным росчерком.

– С того, что ты слишком хочешь жить для того, чтобы всадить в себя осколок, а все другие раны от меня не избавят. Ну порежешь ты вены, и что? Я перетяну их до приезда врача. Ты останешься при тех же исходных, но со шрамами.

Он говорил ровно и совершенно спокойно, и в его голосе ощущалась непоколебимая уверенность в своей правоте. И самое отвратительное в том, что я тоже понимала, что он прав. Я не хотела, не могла умереть.