– Это что такое?! – вошла неожиданно в нашу спальню Елизавета Петровна.

И черт ее дернул сюда зайти в самый неподходящий момент! И Верка, курва, домработница несчастная, забыла, видно, двери в нижнем этаже закрыть.

– Теща, – сказал я, безбоязненно схватив ручкой в перчатке, пропитавшейся антимикробной мазью, за руку изумленную Елизавету Петровну, выводя ее из нашей спальни, – теща, не пробуждайте, пожалуйста, дурных ассоциаций, если вы к тому же не способны их усыплять! У нас есть свои маленькие радости, но они не для всех!

И вывел ее, бедную, наверх, с нашего нижнего этажа.

– О, что теперь будет, – расстроилась Мнемозинка, – мама же теперь будет плохо о нас думать!!!

– В уважающих себя матерях, тоже должно быть место для стыда! – отпарировал я ее фразу, и Мнемозинка вроде бы как успокоилась. И потом, разве я не красивый и не богатый муж, которого она должна всегда слушаться?!

А через день мы уже были на Кипре. Прекрасный воздух, море, игра в теннис, все вроде бы настраивало нас на романтический лад, но стоило лишь раз вспомнить о том, сколько мужчин пользовались моей Мнемозинкой, как желание облечь красоту наших чувств, в красоту нашей безумной связи тотчас же испарилось.

Каждый вечер перед сном моя наивная Мнемозинка пила со мной чай, и каждый вечер перед сном я подбрасывал ей в чай изрядную дозу вирнола, после чего она спала уже как убитая. Я же с ужасной жалостью прислушивался к ее бесстыдному храпу и думал, что благодаря мне Мнемозинка стала вести жизнь безгрешной великомученицы, и может быть, благодаря мне она еще прослывет святой.

Все-таки ареол святости для женщины особенно в наши дни строго необходим! Всю жизнь я ее буду мучить, бить, истязать, кормить на ночь снотворным, а потом напишу об этом книгу и в самом деле сделаю ее святой.

Почти каждый день, сонная как муха, Мнемозинка еле-еле поднималась с кровати, и что-нибудь жевала, потом едва доходила до моря и даже не купалась, а только окуналась, а после снова еле-еле волочилась домой.

Ближе к вечеру, когда она уже снова наполнялась бодростью и здоровьем, я снова кидал ей в чай снотворное и дожидался своего блаженного часа, чтобы снова с чудовищным стыдом и какой-то непонятной радостью вслушаться в ее звериный храп, вдохнуть запах ее сонного тела, уже пропитавшегося чудесной мазью Кацунюка, и похлопать от души плеточкой по ее оголенным ягодичкам.

Ну, а уж потом уснуть сном младенца, безгрешного и чистого, как она сама, ставшая только благодаря мне, такой чистой и незапятнанной!

Говорят, из таких женщин создают храмы, и молятся уже не Богу, а им, греховным и срамным частям тела. Иногда мне хочется отрезать свой член, чтобы никогда уже не быть мужчиной, настолько бывает порой противна и омерзительна эта животная связь.

Люди как-будто уже заранее заключают в себе что-то страшное, как саму смерть, и даже когда они наполняются оргазмом, и им не хватает воздуха, они дышат как рыбы, выброшенные на берег, то есть попадают в чужую для них среду, забывают про все и целиком поклоняются как своим, так и чужим детородным органам.

Люди – грязные сволочи, они не понимают того, что творят, и может, поэтому мне так приятно бить по попе Мнемозинку, потому что я осознаю, что бью ее за дело, бью за грех, за грязь, за связь, которая лишает ее напрочь духовного смысла!

Жаль, конечно, что она в это время спит и ничего не чувствует, но лишать себя такого блаженства я тоже не могу, а днем она бывает такая жалкая, такая сонная, что у меня никак не подымается рука!

О, Боже, она такая красивая, неужели свет может исходить из такой чудовищной и грязной души?!

И почему мой страх, мое смущение перед этой виноватой душой настолько огромен, что я не могу, как все остальные быть обыкновенным самцом, и не есть ли мое бездействие тоже грех перед Богом, а если грех, то, как он вообще допустил его?! Ведь это же ужасно и незакономерно.

Я гляжу на нее спящую, чуть дыша, дотрагиваюсь до нее и тут же с ужасом отскакиваю как от вселенской заразы!

Неужели вся моя жизнь навсегда останется только попыткою или усилием переломить самого себя, изувечить, чтобы стать таким же реальным, как все эти обыденные грешные твари, что всю жизнь только и делают, что сношаются, и так глупо радуются своему животному забвению, даже осознавая всю его непристойность!

Неужели люди не могут любить друг друга духовно, на расстоянии, как дети?! Неужели им обязательно нужен этот грязный отвратительный секс?

Детородные органы согревают им душу, и это, и есть его ужасная суть. Недаром, этими органами не только зарождают новую жизнь, но еще и испражняются! И будто в насмешку Бог дал мне заниматься производством унитазов и сливных бачков!

Воистину, грязь человеческая имеет смысл только физиологического употребления!

А всякие там цветочки, стишки, признания и клятвы, взаимные предваряющие сношения ласки, всего лишь мучительно-стыдливое приложение к их физиологическому употреблению себя в пищу!

Употребление себя в чужое животное состояние!

Однако, именно я себя до такого употребления не допустил, и судьбою своей Мнемозинки распоряжался как Бог. Я делал с нею все, что хотел, а она, бедняжка, об этом не догадывалась, поскольку ее очень радовал молодой, красивый, богатый муж, ну, а свою противоестественную сонливость она списывала на собственное нездоровье из-за перемены климата.

Однажды на пляже, когда она все еще полусонная снова попросила меня о сексе, я даже умудрился ей сказать, что уже лишил ее невинности, и что вполне возможно она станет матерью моего ребенка.

Эта новость ее так потрясла и обрадовала, что она вмиг протрезвела, и даже на пляже прилюдно чуть не изнасиловала меня.

Пришлось моей Мнемозинке удвоить дозу снотворного!

Так что на следующий день она поднялась только в полдень, к обеду. Я за это время уже успел сходить искупаться и поиграть с нашим соседом по отелю, владельцем бензоколонки, Мишаней в теннис.

Мишаня слишком подозрительно интересовался у меня, почему моя жена ходит вся такая сонная и подолгу спит.

Пришлось и ему наврать с три короба! Сказал, что у нее такая болезнь, что она из-за любого малейшего волнения впадает в спячку как медведь по зиме.

– Надо же, какие есть болезни на свете, – удивлялся Мишаня.

И все же, хотя он мне и поверил, я после этого старался избегать с ним каких-либо встреч. Как говорится, не буди лиха и сиди тихо!

– Почему ты так сторонишься этого мужчину? – зевнула за обедом Мнемозинка.

И тут мне опять пришлось ей наплести что-то вроде того, что он мой конкурент по бизнесу и поэтому общение с ним может быть для нашей семьи очень вредно.

Мнемозинка мне тут же поверила и тоже стала бояться Мишаню, поэтому, когда этот здоровенный осел неожиданно присел с нами за стол, она заорала на весь зал таким чудовищным матерком, что Мишаня отскочил от нашего стола как ошпаренный, даже стул уронил!