О состоянии Карлы – никому ни слова. Даже родителям, даже лучшим друзьям. Они договорились, что она сегодня возьмет себя в руки. Она справится, в обществе она всегда умела держать себя в руках, и он на нее рассчитывает.

Немного спустя ему представили Эллу. К собравшемуся обществу присоединилась Карла, с ней вошла высокая стройная женщина. Сама Карла была довольно высокого роста, Фредерику нравились высокие женщины, но эта Элла была выше Карлы на пять сантиметров, несмотря на то что носила низкие каблуки. Судя по тому, как она была одета, Элла не принадлежала ни к числу деловых партнеров, ни к обычному кругу знакомых Карлы. Ее образ больше отвечал сложившемуся у Фредерика представлению о художниках, которые хотя и играли в бизнесе Карлы большую роль, однако занимали в нем, скорее, второстепенное место. Ибо кому из них быть знаменитым, а кому нет и кто будет приносить деньги, а кому не стоит уделять излишнего внимания, это решали между собой такие люди, как Карла.

Для него оставалось необъяснимым, что тут делает эта художница, по какой причине она будто бы ходит у Карлы в подругах и почему он ее ни разу в жизни не видел. Он испугался, всерьез испугался, что Карла окончательно повредилась рассудком. Затеяла что-то, чем осрамит себя и его.

Два часа спустя его отпустило напряжение, он совершенно успокоился и даже пришел в хорошее настроение. Эта Элла была сущий ангел. Как выяснилось, она – известный фотограф, он ее не знал, но это ничего не значило. Карла не произнесла ни слова, да этого и не требовалось, так как Элла без труда занимала всю компанию. С его родителями поговорила об их родном городе Франкфурте-на-Майне. Петера и Мириам расспросила про их музыкальное прошлое. Карлу улестила так, что та согласилась задуть свечу на именинном торте Фелиситы. Один только Фредерик знал, какого усилия это стоило Карле. Фредерик-младший тоже смеялся и шутил с новой гостьей, не смущаясь спрашивал ее, почему у нее такие большущие и красные руки, и она без смущения отвечала на его вопросы. А сейчас она фотографировала присутствующих с той же непринужденностью, с какой вела светские беседы. Никто перед ней не стеснялся, никто не отказывался сниматься. Фредерик видел, как Мириам отвела ее в сторонку и упрашивала об отдельном фотосеансе. По-видимому, переговоры шли труднее, чем ожидалось, так как в следующую минуту Мириам схватила под руку мужа и потащила его к Элле. Фредерик понял, что она оказалась дорогим фотографом. Проходя мимо Петера, он как бы нечаянно задел его плечом и шепнул на ухо: «Лючия ди Ламмермур». Петер тотчас же с готовностью согласился выложить ради жены сколько угодно денег на фотографии. Фредерик скрыл улыбку и направился к Карле, которая, сидя с Фредериком-младшим на диване, беседовала со свекровью.

Он обнял жену за плечи и поцеловал в щечку. Карла наконец-то улыбнулась, и он был бесконечно благодарен этой Элле. Может быть, она повлияет на Карлу, чтобы та перестала ходить по соседям, расспрашивая всех без разбору, могут ли они с уверенностью сказать, что Флисс – ее дочка. Все звали девочку Флисс, потому что Карла не желала, чтобы ее называли Фелиситой. Может быть, эта женщина добьется, чтобы Карла перестала штурмовать больницу, требуя, чтобы ей отдали «родную» дочь. Может быть, все-таки она вернет Карлу к нормальной жизни. Это было бы и вовсе замечательно.

Две недели спустя он случайно встретился со своим приятелем Петером в венском аэропорту. На следующий же день после дня рождения Фелиситы Петер устроил для своей жены фотосъемку у Эллы, фотографии получились необыкновенного качества. Петер пообещал при первой же возможности показать их Фредерику и сказал, что Элла просто гений, и даже признался: «Я заново влюбился в свою жену». Затем посмотрел на Фредерика серьезным и несколько смущенным взглядом и спросил, как Фредерик себя чувствует при том, что на него свалилось.

В первую секунду Фредерик, конечно, подумал, что Элла разболтала его жене о проблемах Карлы. После праздника он, естественно, решил, что Элла пришла на день рождения только для того, чтобы отвлечь внимание от Карлы. Чтобы снять с Карлы часть обязанностей хозяйки. Так могло быть только в том случае, если Карла посвятила Эллу в свою историю. Но из дальнейших слов Петера выяснилось, что Элла не выдавала чужих секретов. Дело было в Мириам. Оставшись ненадолго одна в студии Эллы, она перебирала брошенные на столе фотографии и наткнулась на снятые крупным планом или увеличенные фотографии Фелиситы. Мириам не разбиралась, в какой они выполнены технике. Зато Мириам, всегда мечтавшая о детях, но лишенная возможности родить ребенка, поняла другое: с Фелиситой что-то неладно. У здорового ребенка бывает совсем не такой вид. Зачем были сделаны эти большие снимки, не могли себе объяснить ни Петер, ни Фредерик.

Фредерик отбросил маску. Он был рад наконец-то поговорить с кем-то откровенно. Да, девочка, похоже, не очень здорова. У Карлы, признался он другу, большие проблемы, она сердцем не принимает ребенка. Врачи говорят о какой-то затяжной депрессии, вызванной беременностью, и, может быть, ребенок чувствует, что мать его отвергает. Младенцы же, вероятно, чувствуют больше, чем нам кажется? Петер немного помолчал, затем быстро кивнул и похлопал товарища по плечу.

– Нужно время, – сказал Фредерик. – Конечно же, со временем все уладится.

Петер тоже быстро кивнул. Ясное дело, нужно время. Со временем разрешаются все проблемы.

Сев на парижский рейс, Фредерик снова пришел в прекрасное расположение духа и в ответ на просьбу пассажира бизнес-класса дал тому автограф.

– Ты должен мне помочь, – просила Фиона.

Бен сердито помотал головой. Она лежала, закрывшись одеялом до самого подбородка.

– Я уверен, что скоро ты сама все вспомнишь, – увильнул он от ответа.

– Я и так знаю, что ничего такого не делала, – огрызнулась она.

– Почему ты тут сказала, что у тебя нет родных?

Фиона не ответила.

– Вы что, опять рассорились?

Она отвернулась, чтобы не смотреть на него.

– Это из-за денег?

Под одеялом что-то шевельнулось, как будто она пожала плечами. О’кей. Значит, из-за денег. Фионе было уже за тридцать, а она все еще брала деньги у отца, который ее материально поддерживал. Правда, она работала в художественной галерее, но всего лишь в должности ассистентки с низкой оплатой, хотя понимала, что давно переросла эту работу. Отец переводил ей ежемесячно немалую сумму, которая должна была помочь ей преодолеть чувство неудовлетворенности и послужить временным подспорьем, пока она не найдет место, соответствующее ее квалификации. Примерно раз в месяц между ними происходили стычки с громом и молнией, потому что отец грозился прекратить выплаты, если она не представит ему доказательства того, что хотя бы пытается найти работу, где больше платят. Она утверждала, что вовсю старается, что было неправдой; во всяком случае, это было не то, чего ожидал от нее отец.