– И муж тоже.

– Что? – Он оторопел. Видно, задумался и что-то пропустил в разговоре.

– Муж тоже охотился. Вернее, собирался начать.

– Твой муж? – понимающе, но осторожно спросил Ландон.

– Микке. Отец Молли.

– Вот оно что…

– К этому старому ружью давным-давно никто не прикасался. Но оно в хорошем состоянии. Папа следил, чистил, смазывал… на том все и кончалось. Последние годы отец не охотился.

– А твой муж куда подевался?

– Долгая история.

– Я никуда не тороплюсь.

Она улыбнулась.

– Тогда терпи. Когда лесопилку закрыли, папа пристроил меня в мебельную мастерскую в Эстхаммаре. Нормально вообще-то, но не так, как в Харге. Я только что окончила гимназию. Все мои одноклассники двинули учиться – кто в Упсалу, кто в Стокгольм. А мне надоела зубрежка. Встретила Микке – мне было восемнадцать, ему двадцать. У его родителей был летний домик в Грисслехамне, и вот там, в Грисслехамне, мы и встретились. На Празднике лета. Очаровал он меня мгновенно: “Твои глаза как звезды, твои губы как бутоны розы”. Ну и так далее, сам знаешь. Я к такому не привыкла. Здешний народ словом не обмолвится, разве что после пары кружек пива… нет, пары будет мало.

Хелена задумалась, медленно отхлебнула кофе и продолжила:

– Для меня это был шанс уехать. Нет, не только, и влюблена была, само собой, по уши. И только представь выбор: уехать или торчать всю жизнь в Эстхаммаре. Я уехала к Микке в Стокгольм, в Юханнесхув. Начала учиться на медсестру – в таком городе, как Стокгольм, столярной работы днем с огнем не сыскать. Потом забеременела…

Она опять замолчала. Видно было, что мысли где-то далеко.

– Никогда не хотела жить в Стокгольме. Все время тянуло на природу. Чтобы Молли жила так же счастливо, как я в детстве. Но для Микки деревенская жизнь – пугало.

– И что случилось?

– Что случилось? Мы подняли лапки. Он – Стокгольм, я – деревня, я – деревня, он – Стокгольм… Даже и ссориться на эту тему перестали. Я работала в ночь, а днем сидела с Молли. Так долго не выдержишь. А потом один здешний парень подсказал: в Йиму продается таунхаус, недорого. И поликлиника есть. Что ж… не совсем деревня, но все-таки и не Стокгольм. И отец близко, на выходные ездила к нему. Сюда, на Каварё. Помогала чем могла.

Ландон не знал, что сказать. Продемонстрировать понимание? Посочувствовать или, наоборот, порадоваться? Какая бурная жизнь… А чем он сам занимался в эти годы? Поступил в университет, остался в университете.

– А он? Отец Молли?

– Погиб.

– Что?!

– Сразу после того, как я уехала… Я еще распаковать коробки не успела. Позвонили из больницы. Автокатастрофа. Ехал из Чисты и свернул прямо перед носом грузовика. Иногда думаю – хорошо, что Молли тогда ничего не понимала. А иногда… наверное, она хотела бы иметь отца.

Наступило долгое молчание. Ландону вдруг захотелось рассказать о своем настоящем отце, но что-то остановило. Вместо этого глотнул остывший кофе.

– Теперь твоя очередь.

– Мне особо нечего рассказать. Поступил в университет, окончил, остался на кафедре.

И замолчал.

Она посмотрела на него скептически:

– И?

– Что “и”?

– Если у тебя нет прошлого, может, есть будущее? Или так и будет продолжаться? “Остался на кафедре”. Остался или остановился? Так и будешь стоять?

– Думаю, да. Так и буду.

– Что ж… неплохая привычка – оставаться.

Он не сразу сообразил, что она имеет в виду.

– Я… к сожалению… у меня пятнадцать дипломников…

Хелена взяла у него пустую чашку и поставила на поднос. Многозначительно посмотрела на часы. И как истолковать этот взгляд? Наверное, намекает – пора и честь знать.

– Пора идти…

– Если хочешь.

Прядь волос упала на грудь, как раз туда, где третья пуговка отчаянно боролась за свободу. Какая красивая женщина… не просто красивая. Магнит. Сила притяжения – как в каком-нибудь адронном коллайдере.

Он резко встал, постарался стряхнуть колдовство.

– Мне надо прочитать дипломную работу. Целыми днями ничего не делаю.

Хелена тоже встала. Молча. Ландон сделал попытку встретиться с ней глазами, но она уже направилась в кухню. Остановилась в дверном проеме и повернулась:

– Завтра наколешь дров.

– А что-нибудь попривлекательней?

– Блинчики?

Он с облегчением расплылся в улыбке.

– Договорились.

Не успел Ландон взяться за работу, заверещал телефон. Посмотрел на дисплей, и ёкнуло сердце.

– Рита?

– Прости… – Сухой, шелестящий шепот. – Прости, что звоню.

– Да что ты…

– Посылала мейл, но… – Говорит так тихо, что приходится напрягаться. – Но ты не ответил.

– Я на Каварё.

– О-о-о…

Он похолодел – так много вместилось в это протяжное, тоскливое “о-о-о”. Скрипучая узкая кровать, Рита на газоне в ночном белье и резиновых сапогах… сцены из прошлой жизни, которые он изо всех сил старался забыть.

Забыть!

– Я здесь временно… – с усилием произнес Ландон. – Надо кое-что написать.

Она не ответила.

– Как ты? Что-то случилось?

– Не знаю. – Она с таким трудом произносила эти короткие фразы, что Ландон почти не узнавал голос. – Может быть… Не знаю.

Он поднял голову и скользнул взглядом по книжной полке. Зачем она позвонила? Малодушно пожалел, что даже в этом богом забытом месте исправно функционирует телефон.

– Что я могу для тебя сделать? Позвонить кому-то? Ты говорила с матерью?

Молчание.

– Рита?

– Нет… ничего. Просто я очень устала.

Уж не наглоталась ли она каких-нибудь таблеток?

– Я так устала… – повторила Рита затравленно и всхлипнула.

– Рита, все обойдется. Не плачь.

– Прости… не надо было звонить.

– Почему не надо? Правильно сделала. Как я тебе могу помочь? Хочешь, чтобы я приехал?

Молчание.

– Рита?

– Прости. Ерунда… Мне очень одиноко.

– Ты ела что-нибудь?

Сколько раз он задавал ей этот вопрос? Тысячу? Десять тысяч?

Она бессильно откашлялась.

– Если я тебе нужен, приеду.

Когда он видел ее в последний раз, чуть не потерял сознание. Восковая кожа, угловатые, торчащие скулы, бедра такие узкие, что вот-вот отвалятся ноги.