– Рита?

– Я кладу трубку.

– Ты уверена, что справишься?

– Прости… не надо было звонить.

– Звони в любой момент. Если вдруг станет хуже – звони. Обязательно. Немедленно!

Неопределенное мычание.

– Обещай!

Телефон пикнул. Он посмотрел на дисплей – повесила трубку.

Опустился на диван в полной растерянности.

Рита ни за что бы не позвонила, если бы не произошла какая-то катастрофа. Но что делать? Ехать к ней? Несколько часов по ночной дороге, к тому же никакой уверенности, что она откроет дверь.

Мне очень одиноко…

Сколько раз он пытался ее спасти? И каждый раз она отвергала его помощь.

Он предложил приехать, она сказала – нет. Не приезжай.

Ландон попытался вспомнить разговор.

Она сказала – нет. Сказала ли?

Неестественно белое небо. Пробили колокола на Кафедральном соборе… или показалось? Может быть, птицы? Грудь по-прежнему давит, а утром наконец прорвало кишечник. Жуткий, профузный понос. Откуда? Она же в последний раз ела… когда? Неделю назад? Две?

Точно – никакие не колокола. Птицы. Тысячи птиц.

Галки.

День поступления в университет – тогда они тоже кружили стаями вокруг колокольни, черные стремительные тени на фоне розовеющего неба. Что она тогда думала? Теперь все начинается – вот что она тогда думала. Было совершенно ясно – предстоит новая жизнь. Мать уехала в Сундсваль. Ты теперь взрослая, материнский присмотр тебе больше не нужен, сказала Моника на вокзале. В руках у Риты были ключи от студенческой квартирки на Санкт Улофсгатан. На верхнем этаже, без лифта. Рита обожала эту квартирку – все в ней принадлежало ей и только ей.

Встретила Ландона, и они жили, как ей казалось, счастливо. А потом умер отец…

Стало тяжело дышать.

Рита опять посмотрела на небо. По-прежнему белое, совсем не такое теплое, как в то давнее утро. Тело словно онемело. Время от времени поглядывала на телефон. Не надо было звонить Ландону. Очевидно, что ему было некомфортно, наверное, она помешала. Хотела попросить приехать, но когда он спросил, ела ли она…

С ума они, что ли, сошли, эти галки? Подошла поближе к окну. Пустое, безжизненное небо. Где они, эти крикливые птицы?

Зачесалась рука. Сухая, раздраженная кожа, и ногти… похожи на рыбью чешую, вот на что они похожи, эти ногти. Надо бы смазать увлажняющим кремом. Давно это не делала, но крем в ванной. А она так устала… немного отдохнуть, и все наладится. Она повернулась и вздрогнула от резкой боли в животе.

Хелена пошла взять утреннюю газету в халате на голое тело и мгновенно замерзла. Вернулась и опять залезла под одеяло – единственно правильное решение. Надо согреться.

МЕНЬШЕ СВИНИНЫ НАРОДУ!

ЕВРОСОЮЗ ПОДДЕРЖАЛ ШВЕДСКУЮ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННУЮ РЕФОРМУ!

ВСЯКОЕ ПРАВИЛО ИМЕЕТ ИСКЛЮЧЕНИЯ!

Крикливые рубрики на первой полосе.

Партия Здоровья решила ограничить предложение животных жиров. Обезвредить этих преступников, главных врагов в борьбе против ожирения. Производство мяса птицы остается на прежнем уровне. А производство свинины, как утверждает статья, в ближайшие пять лет следует уменьшить на семьдесят пять процентов. Сократить производство молока. В сочетании с новым налогом на импорт, который после долгих дебатов и с оговоркой “в порядке исключения” все же провели через Европейскую комиссию, эти меры должны привести к значительному уменьшению потребления жира населением. Ограниченное предложение свинины и жирных колбас должно сбалансировать провалившийся налог на сахар – так заявил корреспонденту министр сельского хозяйства. “Если мы затянем этот пояс, – сказал министр, – у шведов появятся хорошие условия затянуть собственные пояса и с удовольствием глянуть на себя в зеркало”.

Хелена вздохнула. Ландон прав – пора отказаться от подписки. В нынешней Швеции, в Швеции, управляемой Партией Здоровья, сказал он, хороших новостей не бывает. И опять та же мысль – мысль, которую она упорно гнала от себя все последнее время. Ей, конечно, удалось убедить школьное руководство, что Молли в хороших руках, в частной реабилитационной клинике, но как долго это может продолжаться? И что будет, если Молли не появится в школе к началу второго полугодия? Закон об обязательном среднем образовании никто не отменял. Не дай бог, привлекут социальные службы.

Она услышала шорох шагов по гравию и замерла. Глупая затея – прятаться в Каварё. Это же дом ее отца… один щелчок мыши на сайте “Эниро”[14] – и они уже тут.

Почему-то ее успокаивало сознание, что Ландон живет совсем недалеко. Но как с ним трудно… а может, просто осторожничает. Хелена была совершенно уверена – она ему нравится. То, как он на нее смотрит, легко истолкует любая женщина. Но каждый раз, когда возникала возможность близости, он словно прятался в раковину – быстро и даже судорожно, точно улитка от малейшего прикосновения. Зачем она настаивала, чтобы он пришел? Да еще и заманивала. “Блинчики”… фу, как стыдно.

Быстро сложила газету. Он же сказал, что придет, – и пришел.

Надо встать и замесить тесто.

– Нам придется купить поросенка.

– Что? – Хелена в изумлении отвернулась от плиты.

– Поросенка. – Ландон кивнул на газету. – Будем здесь, на Каварё, держать поросенка. Даже двух поросят. Или трех. Будут три поросенка. И корову. Мясо, молоко… выживем.

– Не знаю, удастся ли им протащить эту реформу. Чиновники в Брюсселе хотят сделать из Швеции подопытного кролика. Вполне возможно. А потом начнут морить голодом свои страны.

Она встряхнула сковородку. Блинчик тут же отлип и изящно соскользнул на блюдо. Добавила сливочное масло. Сковородка злорадно зашипела, и Хелена вылила очередную порцию теста. Оно тут же начало пузыриться.

Молли спустилась со второго этажа, увидела Ландона и просияла.

– Банановый наркофан пришел! Привет!

– И тебе привет. – Ландон улыбнулся. Детское словотворчество бывает неотразимым.

– А блинчики тоже с бананами?

– Ты руки помыла? – Хелена на секунду отвернулась от плиты.

– Помыла…

– Когда?

– Вчера!

Ландон расхохотался. Хелена завела глаза к небу и процитировала старую шутку:

– Мам, а почему руки моют раз в неделю, а ноги – никогда?

После завтрака они остались вдвоем за кухонным столом – Молли куда-то убежала. Ландон был необычно молчалив.

– Не знаю, как смогу уехать, – сказал он наконец.

Хелена сжала в руке вилку. На этот раз она не будет мешать, пусть выговорится.