До ухода в армию Речкин жил так же скромно. Деревенская изба в тихом подмосковном селе Ступино была по-крестьянски скудно обставлена мебелью, сделанной исключительно отцом Алексея – Макаром Егоровичем. Мужик он был умелый. Спокойный и рассудительный, казалось, он мог решить любую проблему, выйти из любой ситуации. Но только от одной беды уйти Макар Егорович так и не смог. Любил он выпить. И с годами привычка эта все прочнее затягивала его. А как напивался, его словно подменяли. Гонял жену по дому, устраивал ей скандалы, доставалось и детям. Инвалид с Гражданской войны, без ноги, работал он сторожем на складе. Там, в своей тесной каморке, он и замерз по зиме, изрядно приняв перед этим на грудь. Алексею тогда было почти пятнадцать. Потеряв одного родителя, он стал старшим мужчиной в доме. Сестра вскоре вышла замуж, и Речкин принялся со всем своим благодарным и преданным неистовством помогать матери. Работал вместе с ней в поле, вел мужские дела по хозяйству, помогал воспитывать младшего брата. Мать, женщина простая и безграмотная, настаивала все же, чтоб Алексей закончил школу. Речкин сумел найти время и на учебу. Семь классов средней школы уже гораздо позже сыграли свою важную роль, когда Алексея от воинской части, где он служил срочную службу, направили в Харьков поступать в военное училище погранвойск НКВД. Пусть и не триумфально-грандиозно, но четко и уверенно, он все же сумел набрать необходимый минимум по вступительным экзаменам. И той безграничной радости, горделивого наплыва, которые тогда испытывал Алексей, не было предела. Состояние эйфории зашкаливало, уносило его под самые небеса. Уже намного позже, обремененный тяжким курсантским трудом, завязший в тяжелой, рутинной бытности военного училища, Речкин мысленно, с грустью, прощался с деревенской, совсем не легкой, но с младенческих лет близкой ему жизнью. С ее спокойным, размеренным и очень понятным, простым укладом.

Ни армейская, пусть и бревенчатая, казарма, ни выкрашенные в желто-зеленый цвет каменные стены училищного жилого корпуса, ни крохотные мрачные времянки на эстонской границе и ни тем более холодные, ежедневно заметаемые снегами заполярные землянки не могли хоть чем-то напоминать Алексею теплый сердцу родительский очаг. Напротив, они лишь глушили память, беспощадно сковывали в его сознании холодом ощущение родного дома. Время шло, и Речкин неумолимо отдалялся от своего деревенского прошлого. Так месяц за месяцем, год за годом безвозвратно уходила из памяти прекрасная эпоха детских лет. Порой Алексею даже казалось, что он сам ее выдумал, что не было в этой реальности никакого отчего дома, что это лишь вымысел, плод его фантазии. И если бы не редкие поездки во время отпусков в родное Ступино, Речкин потерял бы эту тонкую нить, ведущую его к истокам, окончательно оставив хранимое в сердце ощущение детства под неподъемной тяжестью временной пыли.

А здесь… Здесь Речкин чувствовал себя как нигде ближе к тем дорогим душе ощущениям доармейской жизни. За несколько лет именно в этой маленькой комнате он вдруг снова открыл для себя ушедшую за горизонты давности бархатную атмосферу домашнего уюта.

Ложиться в кровать снова Алексей не стал. Еще немного побродив по опустевшей комнате, Речкин стал не спеша собираться. Вскоре пришел его будить старшина.

Температура в общем коридоре немногим отличалась от уличной, и холод здесь пробирал до мурашек. Вода в рукомойнике, что висел возле туалета перед самым выходом на улицу, остыла до мерзости. Если умывание еще возможно было стерпеть, то бриться с такой водой было адовым делом. Но Алексей несколько оброс темно-русой щетиной, и ему следовало привести себя к надлежащему для службы виду.

Аркадий Ваганович терпеливо стоял возле лейтенанта, ожидая, когда тот побреется, что называется, на подхвате.

– Что за погодка? – ругался Речкин, скользя лезвием опасной бритвы по намыленной щеке. – Холод собачий… Бриться невозможно…

– Неужто не попривыкли? – улыбался старшина.

– Не-а… Каждый раз как первый! – морщась, стряхнул Алексей бритву о край металлической раковины. – Сразу свою казарменную молодость вспоминаю, что солдатом, что курсантом.

– Неужто и в училище казармы холодные были? – подавая Алексею вафельное полотенце, спросил старшина.

– Еще бы! – усмехнулся Речкин, вытирая лицо. – Ну в спальном расположении еще куда ни шло, там печь топилась, а вот в умывальнике по зиме даже стекла изнутри замерзали! Брррр!

В отличие от прошлого дня, в это утро ветер стих, дождь перестал осыпать противной моросью. Даже здесь, на высоте более трехсот метров, установилось редкое для этих мест затишье. Обычно ветер гулял здесь всегда и в редкие солнечные дни, и тем более в ненастье, напористо шурша средь бескрайних просторов. И лишь один резон был в этом несмолкаемом ветре – он надежно спасал от комаров, самой страшной здешней чумы летних месяцев.

Но плащ-палатки с собой все же взяли. В такую погоду небо было совершенно непредсказуемым и могло в любую минуту прохудиться новым зарядом дождя.

Понуро повесив головы, солдаты шли вперед привычной дорогой. Сонные, усталые, хмурые. Они еще не вошли в новый график военного времени, и даже положенные им восемь часов сна пока не могли возместить в полной мере затрачиваемые силы. Да и поспать установленное время удавалось отнюдь не всегда. Смены задерживались, разводы затягивались, отдельные заболевали, и это тоже отнимало время. Распорядок дня менялся, сминался, суживался.

Теперь, помимо привычной службы в наряде на границе, бойцам приходилось оборудовать новые огневые позиции, день за днем укреплять их, не ослабляя внимания за соседями напротив. А занятие это в условиях Заполярья – дело весьма не простое. Земля вокруг – не земля, а сплошной скальный монолит, покрытый местами тонким слоем почвы, потому в грунт не вкопаться. Приходилось собирать вокруг новой огневой позиции увесистые камни, стаскивать их в одно место, укладывать аккуратно, вплотную, чтоб лежали они словно притертые веками друг к другу, чтобы ни одна вражеская пуля не смогла проскочить между ними. Важно было и качественно замаскировать такие каменные сооружения. В ход шел мох, мелкий, вьющийся по земле худыми извилистыми стеблями кустарник, тонкие пласты дерна. Так и только так, усердием и фантазией, можно было добиться того, чтобы куча камней стала действительно надежным укрытием для стрелка, его крепостью. Следили за качеством работы сержанты и офицеры заставы. Им и самим теперь приходилось выполнять тяжелую солдатскую работу. Время не ждало…

Кроме всего прочего, важно было оставаться предельно скрытным, чтобы финны, которые хоть официально и не были врагами, но, учитывая все последние события, по-иному именоваться просто не могли, не вычислили бы новые позиции.

Правильный выбор места для планируемой огневой точки также был весьма и весьма важен. Север – несравненный колорит множества высот, низин, скальных выступов… Порой грамотно выбранное место уже само по себе, без дополнительных работ, надежно скрывало стрелка и давало ему выгодный сектор обстрела. И в этом вопросе солдаты в обязательном порядке советовались с командирами.

Но каких бы новых работ ни требовало состояние войны, задача по охране государственной границы оставалась на первом месте. И здесь без собранности и внимательности никуда. Поэтому труд физический приходилось качественно сочетать с трудом умственным. С финской стороны и прежде частенько наведывались всякого рода диверсанты и провокаторы, а теперь их стоило ждать в любую минуту и тем паче.