Интерьеры затонувшего судна могут оказаться ужасающим сочетанием пространств, в которых порядок вещей разодран в клочья, а линейность искривлена настолько, что присутствие человека здесь теряет логику. Обвалившиеся потолки блокируют лестничные проходы. Девятифутовые дверные проемы становятся двухфутовыми. Помещения, в которых дамы игра-, ли в бридж или в которых капитан прокладывал курс, теперь перевернуты вверх ногами или опрокинуты на бок, а то и отсутствуют вовсе. Здесь ванна может оказаться на стене. Если океан вокруг погибшего судна опасен, он, по крайней мере, постоянен и простирается во все стороны. Внутри останков опасность может подстерегать в каждой трещине. Беда, как правило, случается внезапно. И для многих внутренности затонувшего судна — самое опасное место, которое они когда-либо видели.

Ныряльщик, проникший внутрь затонувшего корабля, особенно если он намерен погрузиться туда глубоко, должен воспринимать пространство иначе, чем на суше. Он должен видеть в трех измерениях, впитывая в себя такие концепции направления: повернуть налево, опуститься вниз, подняться по диагонали и продвигаться вдоль шва направо (вне воды это не имеет никакого смысла). Он должен запоминать все — каждый изгиб, поворот, подъем, спуск — и делать это на основе немногих видимых ориентиров, при том что почти все вокруг усеяно актиниями. Потеряет ли он направление, изменит ли ему память, пусть на мгновение, он начнет сам себя спрашивать: «Проплыл ли я через четыре помещения, пока достиг каюты капитана, или только через два? Я плыл налево, потом направо и направо, или направо, налево и направо до того, как спуститься к этой орудийной башне? Перешел ли я на другую палубу, не заметив этого? Это та труба, которую я видел у выхода из судна, или одна из шести труб, которые я встретил, обследуя его внутренности?» Эти вопросы означают беду. Они, по всей вероятности, означают, что ныряльщик заблудился.

Ныряльщик, затерявшийся внутри затонувшего судна, в огромной опасности. У него уменьшается запас воздуха, и если он не найдет выхода наружу, он задохнется. Если он найдет выход, но почти израсходует воздух в своих баллонах, у него будет недостаточно дыхательной смеси, чтобы произвести соответствующую декомпрессию. Наркоз, шипящий в его голове, как заезженная пластинка, без конца исполняет крещендо: «Ты потерялся, ты потерялся, ты потерялся…» У него возникнет соблазн найти выход наугад, но он тогда превратится в ребенка, попавшего в комнату кривых зеркал. Его слепые движения, почти без всяких сомнений, заведут его в один из многих тупиков и ложный путей, каждый из которых дезориентирует его еще больше. А воздуха у него будет все меньше, и время его будет подходить к концу. Вот как затерянные подводные пловцы превращаются в трупы.

Даже если ныряльщик держит направление, он должен справляться еще и с проблемой видимости. На глубине в 200 футов океанское дно окутано тьмой. Внутри останков кораблекрушения еще темнее, иногда там просто непроглядная тьма. Если бы видимость была вопросом всего лишь света, головной и ручной фонарь ныряльщика стали бы простым решением. Однако останки судна наполнены илом и обломками. Малейшее движение ныряльщика — рука, протянутая к тарелке, удар ласта, поворот, чтобы запомнить ориентир, — может поднять ил и закрыть видимость. В условиях такой непроглядной темноты искатель глубоководных кораблекрушений — это в большей степени искатель теней, ищущий силуэты останков так же упорно, как и сами эти останки.

Пузырьки от акваланга тоже не помощники ныряльщику. Воздух, который он выдыхает, поднимается и срывает с места ил и ржавчину над ним.

Одним своим дыханием ныряльщик вызывает ливень из хлопьев ржавчины, величиной от сахарной крупинки до горошины. Пузырьки приводят в движение и горючее, которое во всех случаях вытекает из баков и оборудования, затем расплывается по всему пространству места крушения; горючее превращается в мелкую пыль, которая попадает на маску ныряльщика и ему в рот. Теперь видимость еще больше ухудшается. Уже нет таких понятий, как направо и налево. Понятия «там» тоже не существует. В дымке ила, ржавчины и горючего привычная ориентация невозможна.

Чтобы не поднимать клубы ила, ныряльщик учится перемещаться с минимальными движениями. Некоторые двигаются, словно крабы, используя только пальцы, чтобы подтягивать тело вперед, а их ласты остаются неподвижными. Они не отталкиваются, чтобы подняться или опуститься, а накачивают и спускают воздух из плечиков и компенсатора плавучести, который расположен между телом ныряльщика и баллонами и служит для контроля плавучести. Когда они попадают в заинтересовавшее их место, они могут прижать к себе колени и руки, отрегулировать плавучесть и начать работать, стоя на коленях, при этом едва касаясь пола.

Это всего лишь промежуточная мера. Ныряльщик, который проводит достаточное время внутри затонувшего судна, все равно нарушит «обзор»; вопрос только в том, как скоро и как серьезно. Лишь только поднимется ил, выпадет ржавчина и расплывется горючее, видимость внутри затонувшего судна может быть нарушена на несколько минут, а то и больше. Если даже ныряльщик великолепно ориентируется, он не сможет видеть достаточно хорошо, чтобы выбраться наружу, а если он будет совершать частые движения, клубы ила начнут разрастаться. В условиях нулевого обзора ныряльщик может находиться в пяти футах от выхода, но так и не найти его. Осознание этого обостряется в результате азотного наркоза, когда малые проблемы раздуваются под гром «африканских барабанов», а нулевой обзор может показаться самой большой проблемой из всех. Во всепоглощающей темноте растерявшийся ныряльщик становится кандидатом в без вести пропавшие.

Вопросы ориентации и видимости составляют полный набор проблемы правильного восприятия. Однако ныряльщику приходится мириться с еще одной опасностью внутри останков судна, и это, возможно, более страшная опасность, чем все остальные. В пароксизме затопления корабля его потолки, стены и полы начинают крушиться. Когда-то обустроенное пространство теперь разодрано в клочья и наполнено электрическими кабелями, проволокой, погнутыми металлическими стержнями, кроватными пружинами, заостренными обломками сломанного оборудования, ножками стульев, скатертями, кусками трубопроводов и другими угрожающими предметами, которые когда-то незаметно обеспечивали жизнедеятельность судна. Все это висит в оголенном виде в пространстве, где работает ныряльщик. Все это может в любую минуту порвать ему шланг, патрубок и дюжину других выступающих наружу частей, которые составляют жизненно важные компоненты его снаряжения. Запутавшись во всем этом, ныряльщик становится марионеткой. Если он начнет резко высвобождаться, то может окончательно завязнуть во всем этом хаосе и станет похожим на мумию. В условиях плохой видимости почти невозможно избежать этих сетей, нет ни одного опытного ныряльщика-искателя кораблекрушений, который не оказывался бы в подобной паутине.

Ныряльщик, затерявшийся или запутавшийся внутри затонувшего судна, оказывается лицом к лицу со своим Создателем. Оттуда доставали страшные трупы — глаза и рты открыты в ужасе, несчастный пловец так и остается потерянным, ослепленным, крепко зацепившимся и прижатым. И все же странная истина относится к этим опасностям: ныряльщика редко убивает сама по себе ситуация. Скорее, реакция самого ныряльщика — паника — определяет, будет он жить или нет.