По сути, это единственный случай, когда Джо должен сделать то, что получается у него лучше всего, то есть устроить полный хаос.

Один раз я тоже с ними пошел. Врач, к которому мы записались, должен был решить вопрос о повышении пособия по инвалидности (что, как вы уже, наверно, поняли, было нам очень кстати).

Мы заглянули в кабинет. Доктор поздоровался. Мама с Джо пошли прямо к нему, а я устроился на диванчике в углу, чтобы не мешать. Со стороны казалось, будто это собеседование по работе. В каком-то смысле так оно и было: по результатам собеседования вас принимали в Общество лиц с ограниченными возможностями и назначали соответствующее жалованье. Мама волновалась больше всех. Сжимала плечо Джо, словно тренер, готовящий боксера к очередному раунду.

Доктор изучал результаты прошлых тестов и сопутствующие записи, что-то бормоча себе под нос и кривя рот в непонятных гримасах, а мы, точно антропоманты, пытались их разгадать.

– Так, хорошо, – произнес он, поднимая глаза. – Теперь еще буквально пара вопросов.

Он взял две карточки с рисунками: на первой был изображен костер, на второй – футбольный мяч.

– От чего нужно держаться подальше? – спросил он.

Я облегченно вздохнул: Джованни обожал огонь. При виде пламени он приходил в дикое возбуждение и чуть ли не носом в него утыкался.

Джо взглянул на врача. Потом на картинки. Потом снова на врача. Снова на картинки. Задумчиво сжал подбородок. И ткнул указательным пальцем в картинку с костром.

Я мысленно ахнул. Как?! Не может быть!

Доктор удовлетворенно закивал:

– Хорошо, очень хорошо.

Потом отложил карточки и взял две другие, с фигурами мужчины и женщины.

– Ты мальчик или девочка? – спросил он.

Супер! Мы уже не первый год пытаемся объяснить ему разницу.

Джо взглянул на врача. Потом на картинки. Снова на врача. Снова на картинки. Задумчиво сжал подбородок. И ткнул указательным пальцем в картинку с мужчиной.

Я снова ахнул. Он что, все понимает?! Да нет, просто совпадение; я же знаю, что он ничего не знает. Случайность. Другого объяснения нет.

Улыбка доктора становилась все шире.

– Сколько тебе лет? – спросил он.

Ну, тут стопудово очко в нашу пользу. По подсчетам Джо, ему все еще три года.

Джо показал на пальцах семь.

– Как это? – ошеломленно воскликнула мертвенно-бледная мама.

– Он разве ошибся? – спросил доктор. – По-моему, все верно. – Он принялся рыться в своих бумажках.

– Да нет, нет, все правильно, просто…

Доктор достал из ящика ручку и листок, на котором были нарисованы два черных кружка.

– Соедини эти фигуры, – сказал он.

Дома Джо, получив лист бумаги, никогда не опустился бы до того, чтобы просто соединить что-то с чем-то; он бы хаотично исчеркал все свободное пространство и создал картину «Взрыв на макаронной фабрике». Но сейчас он аккуратно приставил ручку к одному кружочку и идеально ровно, словно по линейке, провел от него линию ко второму.

Доктор взял два фломастера:

– Теперь закрась красным фломастером красный квадрат, а зеленым – зеленый.

Джо сделал как было сказано, словно дома только этим и занимался.

Дошло до того, что они с доктором совершенно спелись и начали обмениваться шутками и смеяться, пихая друг друга локтями! А это означало, что оценка в графе «Способность к общению» будет повышена. Да уж, тут было отчего бледнеть. Мы с мамой бросали друг на друга отчаянные взгляды: с каждой секундой и с каждым новым вопросом наши денежки уплывали от нас все дальше.

Наконец доктор поднял глаза на маму и сказал:

– Итак, синьора, по моему мнению, пособие не требуется. Ваш сын хоть и несколько отстает в развитии, однако совершенно адекватен и самостоятелен. Мои поздравления! С вашей стороны это гигантский труд. Продолжайте работу.

Он явно считал, что осчастливил нас.

Иногда время тащится, словно завязшая в песке черепаха. А иногда проносится со свистом, как гепард по саванне: того и гляди, жизнь закончится. Первые два класса средней школы пролетели у меня именно так – едва перед глазами мелькнула бежевая в пятнах шкура, и – вжик! – я уже в третьем.

Из двух первых лет помню в основном, как мы плевались из трубочки и попали в учительницу; потом еще как Андреа примотал себя скотчем к батарее и сидел там, пока не уговорил синьорину Стази разрешить ему переписать контрольную; ну и еще – как я залез в шкаф и через пять минут вывалился оттуда к ногам синьоры Пиделло (которая по рисованию) с криком: «Я видел Нарнию! Она прекрасна!»

Остальное уже совсем мелочовка.

Если, конечно, не принимать во внимание тот факт, что я скрывал в школе существование брата. Брата по имени Джованни.

И не потому, что меня не спрашивали, нет. Было примерно так: «Джакомо, а вас в семье сколько?» – «Пятеро». – «У тебя есть братья или сестры?» – «Ага, две сестры». – «Везет тебе, прямо малинник!» – «Ну!» В таком духе.

За эти два года отношения между мной и Джо кардинально изменились. Вернее даже, не между мной и Джо, а между мной, Джо и внешним миром. В начальной школе я свободно впускал Джо в ту часть своей жизни, которая была связана с одноклассниками, друзьями и вообще со всем, что лежало за пределами нашей семьи. В средней школе это стало проблемой. Мой маленький братик с суперспособностями вдруг превратился в непонятного чужака. В того, за чье поведение стыдно и за кого нужно все время оправдываться.

Из всех, с кем я общался в тот период, о существовании Джо знал лишь Витто, мой лучший друг еще с начальной школы, с которым мы по-прежнему встречались, хоть и учились теперь в разных заведениях. В новом классе я даже Арианне рассказать не смог. О, Арианна… С первого же дня средней школы меня затянуло в ее гравитационное поле, словно спутник; она была Землей, а я – Луной. И – нет, я не признался даже ей. Несмотря на ее глаза и улыбку. Несмотря на то, что мы любили одну и ту же музыку.

Почему я никому не говорил?

Никаких логических объяснений я не вижу.

Я как-то интуитивно чувствовал, что это может быть… опасно, что ли.

* * *

Ну вот, значит, я и сам не заметил, как оказался в третьем классе. Но уже буквально на второй-третий день, когда я после школы отпирал замок на велосипеде, а ко мне подошел Пьерлуиджи Антонини по прозвищу Носатый (потому что, во-первых, нос у него реально был длиннющий, прямо взлетно-посадочная полоса, а во-вторых, он этот свой нос всюду совал), то понял, что этот год будет не таким, как предыдущие. Носатого ненавидела вся школа.

Стоял сентябрь. Первый школьный месяц, когда ничего еще не происходит, когда все еще мыслями в каникулах – лето, пляж, крем от загара; а если кто осмелится заговорить о выпускных экзаменах – привязать его к дереву, намазать медом и оставить на съедение муравьям!