Камчатка знавала и веселые времена. Когда-то здесь шумела полнокровная жизнь. Гавань оживляли корабли, в городе размещался большой гарнизон с артиллерией, население почти сплошь было грамотно, всю зиму Петропавловск играл пышные свадьбы. Камчатка считалась тогда наилучшим трамплином для связи России с ее владениями в Америке, и лишь когда Аляску продали ни за понюх табаку, камчатская жизнь заглохла сама по себе. Одни уехали, другие повымерли. Казалось, что сановный Петербург раз и навсегда поставил крест на Камчатке как на земле бесплодной и ненужной. Все богатства полуострова и омывавших его морей царизм безропотно отдал на разграбление иностранцам…

Андрей Петрович, стоя возле окна, долго смотрел вдоль унылой улицы, такой пустынной, что брала оторопь.

— А жизнь-то кипит! — произнес Блинов.

Нет, чиновник не шутил, и, когда Соломин указал ему на отсутствие оживления, Блинов восторженно заговорил:

— Помилуйте, да сейчас на Камчатке вроде ярмарки.

Лето — самое веселое время. Смотрите, и корабли заходят, и одно приезжих, и газеты читаем, и письма пишем…

Андрей Петрович даже рассмеялся.

— Если летом жизнь кипит, — сказал он, — то представляю, как она бурлит и клокочет зимою.

Вскоре Соломина навестил в канцелярии Папа-Попадаки, конкретно и без обиняков предложивший денег.

— Касса-то у вас не открывается, — сказал он.

Андрей Петрович понял, что за этим предложением кроется попытка всучить ему взятку. Он ответил ценителю бобров:

— Благодарю, но в деньгах я пока не нуждаюсь.

В поведении Папы-Попадаки вдруг проявилось нечто странное. На цыпочках он блуждал вокруг сейфа, пальцы его, унизанные безвкусными перстнями, обласкивали холодный металл несгораемого шкафа. Неожиданно он пришел к выводу:

— А клюцык-то внутри остался. Мишка его там оставил. Касся не закрыта на клюц, а лис на задвижку французской системы.

Папа-Попадаки зашептал на ухо вкрадчиво, как шепчут слова страстной любви, что он может открыть «кассю», но за это Соломин обязуется показать ему пушную казну Камчатки.

— Мне много не нузно. Один бобрик, два бобрика. Ну, лисицку какую… все тихо! А кассю открою вам ногтем. Это ведь не касся, а чистому смех, как говорят в Балаклаве. Я зе визу, тут замок Брамма, с ним и котенок лапкою справится. Когда разбогатеете, — дал он совет Соломину, — покупайте кассю только системы инзенера Мильнера… Вот касся так касся! Дазе открывать невыгодно.

— Не понял, — сказал Соломин.

Папа-Попадаки пояснил неучу, что для открытия мильнеровских сейфов одного лишь инструмента требуется 16 пудов, следовательно, без двух помощников в таком деле не обойтись, а с ними надо делиться и содержимым кассы.

— Дазе дом трясется, когда открываес кассю системы инзенера Мильнера… Позалуста! — вдруг сказал Папа-Попадаки. Раздался мелодичный звон, и дверца сейфа открылась, обнажая пачки казенных денег, поверх которых — верно! — лежал и ключ. Когда и как Папа-Попадаки открыл несгораемый шкаф, Соломин даже не успел заметить, — это была работа маэстро.

— Так можно мне ясак посмотреть? — спросил он.

— Нельзя, — остался непреклонен Соломин.

Пала-Попадаки резко захлопнул сейф.

— Тогда зывите без денег, — сказал он, уходя.

«Жулье какое-то», — решил Соломин…

Судя по всему, Папа-Попадаки наслоился на камчатскую историю как стихийное явление XX века, как продукт хищного афоризма мелкой и неразборчивой буржуазии, — таких типов Камчатка раньше не знала. Это было нечто новенькое.

Вообще-то Блинов прав: за кажущейся притихлостью царила подпольная суета сует. Между обывательских домов Петропавловска шныряли наезжие иностранцы, чающие купить пушнины из-под полы еще до открытия аукциона. Соломин в эти дни случайно повстречал и того американца, с которым плыл на «Сунгари».

— Вам удалось поживиться мехом?

— Никак! — удрученно ответил тот. — Я не думал, что это так сложно… Ведь у нас в Америке о Камчатке ходят легенды, будто здесь лисицами и соболями выстланы мостовью.

Очевидно, янки был в этом деле новичком.

— Вы разве приехали сюда не от фирмы?

— Какая там фирма! Я небогатый служащий из скромного офиса. Всю жизнь моя жена мечтала о хорошей шубе, какие носят богатые дамы. Мы подсчитали, что даже с поездкой сюда шуба обойдется нам в сорок раз дешевле, нежели мы стали бы покупать ее у себя дома…

Соломин потрепал американца по плечу:

— У вашей жены будет шуба. Отличная шуба!

— И скоро?

— Я немножко еще придержу открытие аукциона…

Ему до сих пор многое было неясно в механике аукционной продажи. Он понимал, что тут не все чисто, но не мог разобраться, где кончается торговля и начинается открытый грабеж. Ведь если вдуматься, прибыль от продажи пушнины должна обогатить местных трапперов и охотников-инородцев. Именно они поставляют столицам мира нежно-искристую, легчайшую красоту манто, горжеток, палантинов, муфт и боа, украшающих женщин лучше всяких драгоценностей…

Близость предстоящего аукциона уже настраивала Петропавловск на праздничный лад. Мишка Сотенный тоже потирал руки.

— Вот когда мы выпьем! — говорил урядник.

— С кем же, Миша, пить собираешься?

— У меня дружок есть — траппер Сашка Исполатов, что охотничает за рекой Камчаткой. Вот увидите — он больше всех привезет мехов. Сдаст в казну — и тут мы с ним закуролесим…

Соломин попросил урядника подсказать ему, как удобнее обойти спекулянтов при аукционе, но Сотенный сказал:

— Я ведь с купцами не вожусь. Если хотите все знать, вы у Блинова спрашивайте — он давно на Камчатке горбатится…

Блинов не стал щадить петропавловских богатеев, он честно раскрыл их крапленые карты. «Оказалось, — писал Соломин, — что аукцион ясачных соболей искони веков производится в тесной компании камчатских торгующих, причем цены за соболей всегда держались заниженные. Выяснилось также, что далеко не вся пушнина, собранная в ясак, предъявлялась на аукцион. Иные звери продавались как-то так, что от них не оставалось и следа…» Блинов сказал Соломину, что дело это сложное.

— Расстригин и Папа — вам с ними лучше не тягаться. Но если хотите жить спокойно, примите от них положенное и закройте глаза на все, что творится.

«Положенное» — это взятка.

— Но взяток не беру, — сказал Соломин.

— Да уж лучше взять, чтобы потом не мучиться…

Поначалу казалось диким и неприятно резало слух стародавнее слово «ясак». Начинался век технического прогресса, а здесь, на Камчатке, еще драли ясак с населения, будто не кончились времена Мамая и Тохтамыша… Из связки ключей уездной канцелярии Соломин выбрал ключ, которым и открыл ясачные кладовые. При этом даже зажмурился — горы лежали перед ним, горы мягкой и волшебной красоты, которые собрала пушистая и нежная Камчатка! Он снова закрыл двери и засургучил их печатью.